Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый

Федор Вельяминов сидел в крестовой горнице, бросив большие руки на льняную скатерть, не слыша того, что говорил Воронцов. Боярин смотрел на образ Богородицы в красном углу. Невместно было думать так, но узрел он в строгом лике сходство с Феодосией. То же тонкое, северное лицо, большие глаза, смиренно опущенные к младенцу Иисусу.

Тихо скрипнула дверь. Феодосия стояла в проеме, высокая, в парчовой кике, делающей ее еще выше. На бледных щеках женщины горели два алых пятна.

– Здрава будь, боярыня… – поднимаясь, он услышал, как предательски хрипло звучит его голос.

– И ты здрав будь, Федор Васильевич, – она взглянула на него прозрачными серыми глазами. Феодосия шагнула к нему, будто вручая себя его защите. Никто еще не смотрел на нее ровно на чудотворную икону в церкви.

Не было бы в горнице Воронцовых, – мелькнуло у Федора в голове, – упал бы я на колени перед такой красой и не поднимался бы более до дня смерти моей.

Они сели друг напротив друга. Феодосия склонила голову, не в силах выдержать его смятенный взгляд.

Оба молчали, пока под каким-то предлогом Воронцовы не вышли из палаты, оставив Федора с Феодосией одних.

За окном клонился к закату длинный московский день.

– Так что же, Феодосия Никитична, – первым прервал молчание Федор, – какое будет твое решение? Вот я весь перед тобой. Лет мне немало, на шестой десяток скоро перевалю. Сыны выросли, один монашествует, другой при царе Иване Васильевиче. Хозяйство мое большое и налаженное…

– Не ради хозяйства я, – голос Феодосии надломился, – да, и ты, Федор Васильевич, думаю, не ради него…

– Не ради, – ответил он, ощущая, как вскипает кровь, не поднимавшаяся в нем с той поры, как слегла покойница Аграфена, – не ради хозяйства, Федосья Никитична…

– Я хоша и вдовею, Федор Васильевич, но, по-хорошему, тебе с отцом моим надобно поговорить. Путь до Новгорода не близок, но грамоту можно с гонцом послать… – покосившись на Федора, Феодосия опять опустила голову.

– А ты как сама располагаешь? Люб я тебе, али нет?

– Был бы не люб, разве пришла бы я? По сердцу мне, что ты не сваху заслал, а хотел сперва поговорить со мной.

– Мнится мне, боярыня, долгонько будет нам с тобой о чем поговорить… – просветлел лицом Вельяминов.

– Ой, прав ты, боярин, ой прав! – Феодосия рассмеялась. Прасковья Воронцова, стоявшая у двери в соседней горнице, облегченно перекрестилась.

– Пошли им, Всевышний, брак честный да ложе безгрешное.

Вернувшись в усадьбу, Вельяминов послал слугу за Матвеем. Застать сына дома было непросто, он дневал и ночевал в покоях царя Ивана, но не сказать ему о женитьбе Федор не мог.

– С Вассианом все легче пройдет… – боярин мерил шагами крестовую палату:

– Пошлю грамотцу в Чердынь, да и дело с концом. Он инок, от мирской жизни отрешен, наследства ему не надобно. С Матвеем надо осторожно говорить. Бог знает, народятся у нас с Феодосией дети али нет. Она семь лет с мужем покойным прожила и не понесла. Хотя не ради детей я хочу ее в дом ввести…

Федор поймал себя на том, что представляет себе Феодосию, сидевшую в палатах Воронцовых в парче и шелках, с плотно покрытой кикой головой, совсем в другом виде. Покраснев, как мальчишка, боярин не заметил вошедшего в горницу Матвея.

– Звали, батюшка?

– Звал… – Федор взглянул на сына. Матвей покачивался на высоких каблуках сафьяновых сапог. Воротник ферязи, расшитый жемчугом, он поднял вверх, тонкие пальцы отягощали перстни. Золотые, длинные волосы подростка завивались, падая на парчу

– Кольчугу-то пошто надел? – Вельяминов заметил блеск стали в разрезах ферязи: «Ты при государе состоишь, кто тебя тронет?»

– Сговорились мы сегодня на мечах упражняться, батюшка, засим и кольчуга, – развел руками сын.

– Садись, – Федор указал на лавку, – разговор до тебя есть.

Матвей послушно сел.

– Глаза-то у него Грунины, – понял Федор, – ишь какие, ровно лесной орех, – он откашлялся:

– Мать твоя покойница перед смертью взяла с меня обещание, и намерен я его исполнить.

– Что ж за обещание?

– Обещал я жениться после ее смерти… – нарумяненные щеки сына побледнели.

– Не могла она… – голос Матвея прервался: «Не могла матушка о таком помыслить! Любила она тебя!»

– Дурак ты, сын, – вздохнул Федор.

– Не гневаюсь я потому, что молод ты еще. Вырастешь, дак поймешь, что любящее сердце не о себе думает, а о том, кого любит. Да и пошто я тебе все рассказываю? Дело я порешил. Ты скоро своим домом заживешь, с мачехой видеться будешь редко.