Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый

– Бабки все у царицы третий день… – в светелках боярынь шептались, что царица Анастасия, едва оправившись после тяжелых родов на исходе прошлой осени, опять понесла.

Феодосия побрела через луг к теремам. На дворе ключница Ульяна, едва увидев ее, ахнула. Отбросив ведро, подхватив на руки почти сомлевшую боярыню, женщина кликнула подмогу.

– Пошли кого-нибудь к Воронцовым на Рождественку… – с усилием выговорила Феодосия:

– И к боярину… в приказ… – Феодосия подумала, что Прасковья могла уехать с детьми в подмосковную: «Федора еще искать занадобится по всей Москве…».

Скорчившись от нестерпимой боли, она повисла на руках у прибежавших баб.

– Что стоите, тетери, – прикрикнула Ульяна: «Несите боярыню в мыльню. Я сейчас верхового отправлю и вернусь».

– Не в мыльню… в терем… – запротестовала Феодосия.

Над Москвой-рекой хлынул тяжелый ливень.

– Такое тебе, Матвей, наше решение, – Федор мерил шагами крестовую палату:

– По нраву оно тебе, али нет, другого не жди. Через два Покрова на третий. Тебе к тому времени осьмнадцать исполнится, может и остепенишься.

– А сговор как же, батюшка? – осмелел юноша.

– Какой сговор, щенок! – взорвался Федор: «Уйди с глаз долой, еще и сговор ему! Как настанет венчания год, дак и поговорим о рукобитье».

– Дак ежели Марья за это время… – робко начал Матвей.

– Сие Божья воля, Матюша, – елейно сказала Прасковья, до той поры сидевшая тихо.

– Ты, может, тоже какую девицу встретишь, что тебе более по сердцу придется. Тако же и Марья, и ты, зятек, не обессудь, буде такое случится. Не стану я перед свахами ворота закрывать, иначе слухи пойдут, разговоры ненужные.

Матвей перевел глаза на отца и будущего тестя. Те лишь усмехались в бороды.

– Будь по-вашему, – кивнул он: «Все равно нам с Марьей иных не надобно».

В дверь заколотили.

– Кого еще несет? – нахмурился Федор: «Открой, Матвей».

Запыхавшийся гонец привалился к дверному косяку.

– Боярыня Феодосия…

– Что? – повалив лавку, вскочил Федор: «Что с ней?»

– Рожает… – посыльный испуганно перекрестился.

– Гони за бабкой повивальной… – велел Федор.

– Нетути никого, у царицы все… – гонец развел руками… – был я в Кремле, однако ни одну повитуху отпускать не велено, вдруг государыне спонадобится.

– Я с тобой поеду… – Прасковья ехидно добавила: «Ты, Михайла, скачи домой, невестушку-то нашу порадуй».

Феодосия корчилась на лавке, прижатая к ней сильными руками ключницы Ульяны.

– Встать дай, – простонала она.

– Ты что, матушка-боярыня, нельзя вставать-то тебе.

– Открой окно, воздуха дай глотнуть!

– Дак мыльня, откель здесь окну взяться, – недоуменно отозвалась ключница: «Еще и ливень какой, гром с молниями. Ты дыши, продыхивай схватки-то, не сжимайся».

– Дышала бы, было б чем! – огрызнувшись, Феодосия взвизгнула. Боль раскаленным кольцом охватила поясницу.

– Матушка, тужит тебя… – Ульяна удерживала ее на лавке… – но ты терпи, потуги дело не быстрое. Поторопишься, дак порвешься вся, что сзади, что спереди.

– Как терпеть-то, когда боль такая! Ровно на дыбе вишу!

– Иисус терпел и нам велел, – наставительно сказала ключница: «Ева-то в райском саду согрешила, а нам за ее грех до скончания веков платить. Мужик утерся, да и в сторону, а нам страдать».

– Умру я, – пожаловалась Феодосия, – не снести боли такой.

– Все так говорят… – Ульяна вытерла залитое слезами лицо женщины, – однако опростаются и опять с мужьями живут. Наше дело бабское, рожать да кормить, другого не дадено.

На следующей потуге Феодосия поняла, что не знала доселе боли настоящей. Заглушая ее крики, над рекой били разряды грома.

Устроив Прасковью в возке, Федор сам сел за кучера. Он нахлестывал коней под кромешным ливнем: «Господи, дай только, чтобы живая осталась. Куда я без Федосьи-то, что я без нее делать буду!»

Федор матерился по-черному, то и дело выталкивая колеса возка, застревавшие в жирной московской грязи. Тяжело дыша, он вытирал забрызганное лицо рукавом кафтана:

– Нет мне жизни без Федосьи, Господи. Без упрямства ее окаянного, без учености, без взгляда, коим смотрит она на меня… – он вспомнил серые глаза, глядевшие на него, ровно нет никого другого на свете, вспомнил лукавую улыбку жены. Впереди, в стене ливня, показались ворота усадьбы: «Все будет хорошо, – сказал себе Федор, – Иисус и Божья Матерь не оставят нас своей заботой».

Соскочив на землю, подав руку Прасковье, Федор застыл, не обращая внимания на холодный дождь. Над мыльней поднимался столб дыма.