Александр Войлошников - Пятая печать. Том 1

Идем наобум по тропинке вдоль берега Моря на север, лишь бы не слышать, как громкооратель издаст оскорбительный для тихих байкальских берегов оголтелый первомайский рев коллективного оргазма народной массы, одуревшей от холуйской верноподданности.

А солнце, поднимаясь из-за заснеженных вершин по-сибирски громадных гор восточного берега Моря, ярко освещает таежные склоны нашего, западного берега. И в радостно золотистых лучах утреннего солнышка каждая лесная полянка превращается в маленькую волшебную страну из доброй сказки. Одни поляны покрыты ковром из нежно-акварельного разноцветия подснежников: желтых, белых, фиолетовых. На других полянах, более открытых солнцу, уже цветут розовые цветы бадана и алыми огоньками вспыхивают веселые сибирские жаркИ. Ира сплетает венок из жарков и бадана, мы поднимаемся на крутую гору, потом карабкаемся на верхушку скалы, похожей на башню, которая венчает вершину… и какой великолепный вид на Море распахивается отсюда! На верху скалы растет одинокая, причудливо искривленная ветрами сосеночка, а рядом с ней намертво врос в скалу расщепленный молнией остаток могучего ствола сосны, все еще цепляющийся за скалу смоляными корнями. Ира достает из сумки небольшой молоток, гвозди и, величиною со школьную тетрадку, толстый лист алюминия, с дырочками по периметру, на котором выгравировано:

КОРНЕЕВ

Николай. 21 год.

Погиб 21.04.39.

Прибиваю пластинку к стволу сломанной сосны, и Ира привязывает венок меж толстыми корнями, вросшими в монолит скалы.

— Когда же ты, Ира, успела надпись сделать?

— Это — мама… рано утром подняла соседа… он на авиазаводе работает, поэтому дома у него всегда алюминий.

Мы молчим, глядя на Море.

— Жаль, нет фотокарточки… — вздыхает Ира. — Хотели сфотографироваться в день регистрации… тридцатого апреля… чтобы была на всю жизнь память… о самом счастливом… — Слова ее прерываются рыданиями.

У меня в кармане — колода карт. Полагая, что престидижитация развивает подвижность кистей рук, Валет регулярно, как гимнастикой, занимался ею. Глядя на него, и я стал осваивать спуски, вольтЫ, переброски, подтасовки, подмены — те приемы, не овладев которыми садиться играть в карты — все равно, что играть на бильярде с завязанными глазами.

Есть, конечно, теория игр, но важнее умение играть! Какой интерес играть, состязаясь не в умении, а в дурацком везении? Тогда лучше пятак подбрасывать. Вынув из колоды червонного валета, я просовываю карту в щель между стволом дерева и алюминиевой пластиной.

— Вот, вместо фотокарточки… — поясняю я.

— А почему не король бубновый?

— Потому как — жена есть… А король червей — старый. Да и на Валета… то есть — на Колю, — поправляюсь я, — король не похож.

— А вправду этот валет, как Коля… — соглашается Ира: — Ладно, пусть будет червонный валет.

И в этом валете наконец-то соединилась наша, такая разная, память о Коле и Валете. Укрывшись от ветра за выступом скалы, закутавшись в пальто, прижавшись друг к другу, долго сидим мы молча, глядя на величественную панораму Байкала. А над нашими головами ветер, пахнущий холодной синевой, грустно посвистывает в ветках одинокой сосеночки. И как руки, заломленные в пароксизме горя, печально качаются ветки сосны над голубой бездной. А ветер все посвистывает и посвистывает, однообразно, как свистят по привычке, без мелодии, глубоко задумавшиеся люди. Так, бывало, и Валет, задумавшись, посвистывал… Быть может, сейчас, на девятый день после смерти, печальная душа Валета, прощаясь с миром, рассеянно посвистывая, летит над бездонной его могилой — Байкалом… все быть может… неспроста всеведущий граф Монте-Кристо сказал:

«Смерть, как и жизнь, таит в себе страдания и наслаждения, надо лишь знать ее тайны…»

Конец репортажа 11

Время — июнь 1939 г.

Прошло полтора месяца.

Возраст — 12 лет.

Место — Иркутск.

«Хорошо в Иркутске летом — целый месяц снега нету!» — запел, было, жизнерадостный поселковый холостяжник под гармошку на поляне подле Иркута. Обрадовался теплым денечкам и долгим ясным вечерам. Но! «Рано пташечка запела»: в канун цветения сирени, в июне, задул до костей пронизывающий северный ветер, затянули небо плотные тучи и пошел, и пошел беспросветно нудный, как советский роман, моросящий дождик. Долго, трудно одолевая слякотную непогодь, подкрадывалось лето сквозь длинную чреду промозгло-слякотных дней, надоевших самим себе. Но вдруг сухие, горячие порывы ветра из монгольских степей в клочья разорвали многослойную пелену туч. И лето, засияв яркой синевой солнечных дней, обдало жарким зноем истосковавшуюся по теплу иркутскую землю.