Александр Зарубин - Волчья дорога. История времен тридцатилетней войны

– Штальзунд, осада. Сколько мы там просидели? – бормотал старый волк, мусоля карандашный огрызок, – три, пять месяцев? Не помню уже. Ладно, три пишем, плюс земляные. Потом Люцерн и Регентсбург… Регенсбург этот чертов кому писать? Не помню…

Сержант прошел войну от самого первого выстрела, успел повоевать на всех сторонах и под всеми знаменами. И жив до сих пор, в отличие от некоторых.

– Берзах, месяц… —

– Ничего, что нас там разбили? Привет, сардж, – окликнул его Ганс, неслышно подойдя со спины.

– Какая разница. Привет, не мешай, – отмахнулся тот, подсчитал итог на пальцах, размашисто вывел цифру под чертой и длинно, забористо выругался. Было от чего. Их Величество Фердинанд, император Священной Римской Империи, король Римский, Богемский, Венгерский, эрцгерцог Австрии, Каринтии и прочих германских земель был должен сержанту за десять лет беспорочной службы. Их Величество Кристина, божьей милостью королева Швеции, герцогиня Финляндии, Лапландии и прочая, прочая, прочая – за пять лет и десять месяцев. Их величества… Проще будет сказать, кто из коронованных владык не числился в книжке у старого вояки. Таких было всего два: во владения Великого Турка роту ещё не заносило, а царь Московский одну деликатную работу оплатил точно и в срок, чему сержант до сих пор удивлялся. Теперь же… если хоть один из королей выдаст причитавшееся… Или хотя бы половину, сержант – богатый человек. Ну, хватит на таверну на перекрестке. Вот только таких чудес, как выданное жалование, на этой войне ещё не видали. А уж в мирное время – и подавно.

Где-то далеко, в просторных, украшенных колоннами, капителями и резными портиками дворцах Вены, Стокгольма, Амстердама и Мадрида, в светлых парадных залах с картинами на душеспасительные сюжеты на стенах – посреди всего этого царственного великолепия короли, канцлеры, министры и секретари воюющих стран вели те же подсчеты. И описывали ситуацию теми же, что и старый солдат, словами. Конечно, с поправкой на куртуазную латынь. В государственной казне у всех уже-не-воюющих держав давно уже мышь повесилась. Французский коллега кардинал Мазарини неудачно поднял налоги, поругался со своими добрыми парижанами и теперь стремительно удирал от них на чужом коне в сторону ближайшей границы. Кое-кто ему сейчас тихо завидовал: а что, у человека других бед, кроме возможной петли, не было.

Сержант почесал бороду, посмотрел ещё раз на книжку, потом на поникший под низким свинцовым небом лагерь, на всполох фейерверка над городом, хмыкнул и пробормотал под нос: «Помяните мое слово, добром это все не кончится».

– А ты помнишь времена до войны? – спросил Ганс. Щека у сержанта коротко дернулась.

– Забыл. Давно было, – отрезал он.

С городских стен брызнула искры в небо очередная шутиха. Сержант опять усмехнулся – криво, одними губами – и сказал:

– Ладно, пошли капитана поищем. Не видел его?

– У себя, – неспешно ответил стрелок.

– Капитан Лесли? Наконец-то я Вас нашел! – голос из-за спины был столь бодр и жизнерадостен, что Яков чуть не попросил незнакомца потерять его обратно.

Впрочем, капитан прибил это желание на месте, обернулся и, как мог вежливо, поздоровался с окликнувшим его человеком.

Тот был совсем молодой, высокий, еще полный юношеской угловатости. И лучился такой жизнерадостной улыбкой, что капитану стало не по себе.

– С кем имею честь? – спросил Яков, рассматривая незнакомца. Высокий, с черными, упорно сопротивляющимися расческе волосами. Простое, круглое лицо со сверкавшими неподдельной радостью глазами. Изрядно потрепанный в пути долгополый серый камзол – похож на тот, что носят благородные господа, но сукно домотканное. И шпага на боку. «Странно, для пехотной – слишком длинная, для кавалерии – слишком короткая». Впрочем, на коллегу капитана юноша был никак не похож. Пока Яков довольно невежливо рассматривал незнакомца, тот заливался соловьем:

– Знаете, капитан, а я Вас уже целый год ищу. Вначале в Саксонии…

«Откуда мы вовремя унесли ноги», – додумал про себя капитан, внимательно слушая незнакомца.

– … Потом мне сказали, что вы стоите в северной Баварии – знаете, в чёрном лесу.

«Это над парнем кто-то подшутил и довольно гнусно. Я бы в тот лес за всё золото мира не сунулся»

– …Тамошние крестьяне удивительно недружелюбны…

«Настолько, что все армии обходят тот лес десятой дорогой».

– …И, наконец, нашёл Вас здесь, – почему-то парень искренне этому радовался.