Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Часть вторая. Том третий

– Белое к сырной тарелке и луковому супу, а к петуху в вине мы закажем бордо… – они сидели на улице, в теплом сиянии парижского вечера. Подмигнув торопящейся мимо брюнеточке в короткой юбке, Иосиф благодушно заметил:

– Тетя Марта рассказала мне о сестре Даниэле… – Шмуэль что-то пробормотал, – я тебя спрашивал, нет ли хорошеньких послушниц. Ты от меня скрыл красотку, – он пыхнул дымом, – хотя выяснилось, что красотка – подстилка русских… – Шмуэль взял у брата сигарету:

– Злословить запрещают и Ветхий и Новый Заветы, – холодно сказал он, – нельзя ходить сплетником в народе своем. Мать сестры Даниэлы – героиня Израиля, она сражалась в Варшавском восстании с нашей мамой… – капитан Кардозо пожал плечами:

– Я атеист и я обязан позаботиться о твоей безопасности, падре, – он потрепал брата по плечу, – не забывай, что тебя никто не лишал израильского гражданства.

Шмуэль давно получил ватиканский паспорт, но не отказался от старых документов.

– Ты моя ответственность, – брат рассмеялся, – я твой сторож, как ты был моим в Африке, – он налил Шмуэлю белого бордо.

– Я могу ее проверить, – небрежно заметил брат, – я появлюсь в Риме на несколько дней, якобы по делам курии. Если наша монахиня задалась целью залучить тебя в постель, она такой возможности не упустит… – Шмуэль ткнул окурком в пепельницу:

– Я тебе запрещаю, – коротко отозвался он, – нельзя сбивать с пути слепого, как учит нас Писание, нельзя подвергать человека, стряхнувшего путы плотских соблазнов, еще одному испытанию. Хватит об этом, – решительно добавил епископ, – я не собираюсь поддерживать слухи, не имеющие под собой никакого основания… – брат принялся за сырную тарелку.

Иосиф неслышно буркнул: «О чем ты, святоша, еще пожалеешь».

Сквозь тонкие гардины пробивалось полуденное солнце.

Гостиница Ханы стояла по соседству со станцией метро Abbesses, в узком переулке, карабкающемся на вершину холма. Девушка весело говорила, что знает район до последнего камня:

– Здесь жил Аарон, когда работал в Париже, – ее каблуки цокали по булыжнику, – до войны здесь пела Момо, – они с Виллемом нырнули в прокуренный бар.

– Дате, – парень за стойкой расплылся в улыбке, – добро пожаловать домой… – он пустил по темному дубу два стакана перно, – фортепьяно и аккордеон без тебя заскучали… – на Монмартре Дате не была звездой Бродвея и Голливуда:

– Я здесь выросла, – она выбрала аккордеон, – подростком пела я по барам, как Момо. Здесь я дома… – Дате уселась на расшатанный стул, – я могу быть собой, а не играть роль, как рядом с Краузе… – ей не хотелось думать о немце.

Черное платье обнажало острые коленки. Она пела старые песни Момо, хрипловатым, низким голосом:

– Я ни о чем не жалею, – поймав тоскливый взгляд Виллема, Хана отвела глаза, – надо жить здесь и сейчас… – ее долго не отпускали с маленького подиума, завешанного старыми киноафишами. Аннет Аржан носила старомодное декольтированное платье: «Человек-зверь, 1938 год».

По дороге в отель Хана показала Виллему одну из мастерских, где работала мадемуазель Аржан:

– Она еще застала стариков, – задумчиво сказала Хана, – помнивших Модильяни. Она позировала Сюзанне Валадон, став одной из последних ее натурщиц, ее писали Пикассо и Жорж Брак… – Хана добавила:

– Я тоже бегала на сеансы в студенческие годы. Для актрисы это хорошо, – она коротко улыбнулась, – лучше чувствуешь тело… – крепкая рука Виллема лежала в ее узкой ладони:

– Не волнуйся, – внезапно сказал кузен, – о Джо я позабочусь. Он мой ровесник, – Виллем помолчал, – но я чувствую себе старше своих лет. Это Африка, – барон усмехнулся, – у нас один год идет за пять.

Они пока избегали разговоров о будущем:

– Но и с тетей Мартой я такого не обсуждала… – устроившись в сбитой за ночь постели, Хана курила первую утреннюю сигарету, – мы вообще не упоминали о делах…

О Краузе на девичьем полднике, как сказала тетя Марта, речь не заходила:

– Я не хочу о нем вспоминать, – Хана сладко потянулась, – не хочу думать об Иосифе… – к ее облегчению, старший близнец Кардозо обходил девушку стороной, – о Генрике и вообще обо всем, что случилось раньше… – она взглянула на хрупкое запястье:

– Только о нем я забыть не могу, – сердце закололо, – не могу и не забуду… – за кофе в кондитерской Fauchon тетя ласково сказала Хане:

– Поезжай в Конго, как собиралась. Виллем обеспечит тебе охрану, – она внимательно взглянула на девушку, – навестишь Джо на шахтах, поработаешь с Аароном и Тиквой. У тебя сейчас есть время на путешествия…