Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том пятый

– Мама, – с чувством сказал юноша, – я знаю, что папа в мои годы стал ассистентом куратора и писал об испанской живописи, однако у меня едва остается время чиркнуть в ежедневнике, что у меня нет времени на все остальное…

Золотое солнце едва закатывалось за Сену, но Лаура зажгла высокие свечи. Кофе они пили в гостиной. Блики огня играли на белом мраморе скульптуры Джакометти, на сугробах этюда Моне. Сорока сидела на деревенской калитке. Рядом висел купленный Генриком на закрытом аукционе в Швейцарии этюд Ренуара к портрету двух девочек. Темноволосая малышка с ярким бантом напоминала Пьеру детские фотографии его матери:

– Она тоже была серьезная, – подумал юноша, – и у младшей Лауры на послевоенных фото похожее выражение лица. Где ее сейчас искать? Она, наверное, давно мертва…

При матери Пьер не говорил о ее младшей сестре:

– Или о тете Кларе или об Адели, или о Сабине, – он щелкнул зажигалкой перед сигаретой Лауры, – мама не покупает вещи Сабины и не слушает записи Адели. На «Че» она тоже не ходила, потому что фильм снял Аарон…

Пьер напомнил себе позвонить в Вену. Мать болтала с дедушкой Джованни, однако о Кларе и остальных она, разумеется, не заикалась. Пьеру хотелось узнать, как идут дела на фестивале:

– Тиква играет в «Превращении», – Пьер любил Кафку, – семья Замзы тоже от него отвернулась. Я не имею права поступать так с мамой. Ее нельзя оставлять одну, она не перенесет, если я съеду с квартиры…, – Пьер мог обосноваться в старой студии Аарона Майера на Монмартре, однако не заводил с матерью таких разговоров.

Он ненавидел себя за страхи:

– С мамой все в порядке, – повторял себе Пьер, – она излечилась и не пьет таблетки…, – он не держал в доме оружия, но не считал для себя возможным рыться в вещах матери:

– Один звонок, и она достанет себе десяток пистолетов, – Пьер налил себе еще кофе, – она на «ты» с президентом де Голлем и половиной кабинета министров…

Товарищи родителей по Сопротивлению занимали важные правительственные посты:

– Никто из них не сдавал трофейное оружие после войны, но мама такого не сделает, – успокоил себя юноша, – она работает, ходит со мной в кино и театр…, – по воскресеньям они брали билеты на дневные представления, а потом обедали у месье Жироля на рю Мобийон. Словно услышав его, мать заметила:

– Театры на каникулах, надо посмотреть, что нового в киноафише…, – Пьер тоже закурил:

– Хана снимается в фильме Сидни Поллака. Интересно, какая получится лента? Роман Маккоя очень хороший…, – мать фыркнула:

– Вы считаете ее актрисой, а она все лишь певичка кабаре, вроде покойной Пиаф, – Лаура повела сигаретой, – в ней нет истинного таланта, роли она получает на диване в гримерке…, – Пьер предпочел не спорить:

– Кроме меня с Джо, дедушки и покойного папы, остальные ее враги, – вздохнул юноша, – даже тетя Марта…, – язык матери не потерял остроты. Пьер, правда, заметил, что в последнее время мать стала более любезной:

– Только когда она говорит о девушках, – усмехнулся Пьер, – она считает, что мне пора жениться…, – Лаура поджимала испещренные шрамами губы:

– Джо тридцать лет, – недовольно говорила она, – пора забыть юношеские, – мать щелкала пальцами, – иллюзии, надо крепко встать на ноги…, – иллюзиями Лаура называла пропавшую Маргариту:

– Сидя в Конго, он никого не встретит, – говорила мать, – пора ему возвращаться домой…, – рассуждения о будущих невестах Пьер пропускал мимо ушей. Он не торопился жениться:

– Сначала надо стать шефом инспекторов, – напомнил он себе, – и найти наши картины…

От довоенных коллекций отца и дедушки Теодора осталось ровно три полотна:

– Не говоря об украденном фон Рабе рисунке Ван Эйка, – хмыкнул Пьер, – работы много, даже не считая треклятой диссертации…, – отговорившись ранним подъемом, после обеда он отправился в свою комнату:

Швырнув кеды в угол спальни, юноша подошел к зачехленной пишущей машинке:

– На диссертацию у меня совсем нет времени…, – он хотел писать о «Даме с единорогом».

Машинка печально звякнула, он оседлал стул:

– Я сегодня весь день думаю о ней, – понял юноша, – то есть не о ней, а о мадемуазель Брунс…, – девушка с гобелена напомнила ему бесследно пропавшую в Гамбурге Магдалену:

– Она может быть мертва, – Пьер порылся в кармане рабочего, как он говорил пиджака, – такие твари, как Штрайбль, не церемонятся со свидетелями преступлений…, – Штрайбля еще требовалось найти. Пьер всматривался в угрюмое лицо на фото: