Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том второй

– Обними меня, мамочка, – бормотал мальчик сквозь дремоту, – поцелуй, пожалуйста. Я так тебя люблю…, – горячие слезы брызнули из глаз, Маша закусила зубами подушку:

– Феденька пошел в школу, – Гурвич привез ей цветной снимок сына, с ранцем и букетом дачных, как она думал, астр и гладиолусов, – кто сидит с ним над уроками, кто готовит завтрак, – она считала, что о ее сыне заботятся Журавлевы:

– Но мне никак отсюда не сбежать, – обреченно поняла Маша, – и даже поездка в Крым ничего не изменит, – Матвей действительно нуждался в перемене климата. Маша никогда бы не причинила вреда ребенку:

– Он должен пожить на морском воздухе, – вздохнула девушка, – но даже если я угоню лодку, то я не смогу миновать Черное море, Крым далеко от Турции, это не Батуми, – она понимала, что Гурвич не отпраляет их в Батуми именно из-за опасности ее побега:

– Матвей спрашивал меня, когда он получит братика или сестричку, – Маше на мгновение стало страшно, – Гурвич может подсунуть мне снотворное и…, – Маша вытерла мокрые щеки о подушку:

– Он знает, что я никогда не избавлюсь от ребенка, он надеется окончательно привязать меня к себе, – получив кольцо, Маша стала высчитывать, откуда Гурвич мог взять их семейную драгоценность. Она помнила рассказы дяди Джона:

– Максимилиан фон Рабе украл кольцо у дедушки Теодора, то есть у его первой жены, казненной в Лионе, – Маша заставила себя опять вытянуться на спине, – неужели Гурвич где-то встречался с беглым нацистом? Но Максимилиан не отдал бы колько просто так, – Маша задумалась, – значит, Гурвич его убил? Вор у вора дубинку выкрал, – пришло ей в голову, – хотя, если это так, то одним мерзавцем стало меньше, – девушка приказала себе не отчаиваться:

– Обо мне не забыли, меня не бросили, – на мраморе камина тикали антикварные часы, – и Генрих никогда мне не изменит, он меня ждет и верит, что я вернусь, – Маша сжала руку в кулак, – если бы я еще могла узнать, где сейчас живут Журавлевы и что случилось с Мартой, – она понятия не имела и о судьбе дочек дяди Эмиля:

– Их давно могли арестовать и расстрелять, – девушка закусила губы, – я здесь живу, словно на необитаемом острове, пусть и в центре Москвы, – она, правда, встречала в «Юности» и «Комсомолке» статьи и рассказы Павла Левина:

– Если бы он знал, что я в столице, он бы мне помог, – Маша шмыгнула носом, – отсюда мне письмо не отправить, но, может быть, в Крыму мне удастся послать ему весточку на адрес редакции, – Маше было никак не отвертеться, как зло думала девушка, от сопровождения проклятого Эйтингона. Матвей называл бывшего соратника Берия дедушкой Леней:

– У дедушки руки по локоть в крови, – стрелка на часах подходила к двум ночи, – впрочем, как и у самого Гурвича. Но Матвей еще и читает рассказы о Ленине, пусть и в детском саду, – пользуясь свободой в выборе книг для ребенка, Маша никогда не рассказывала Матвею о советской власти:

– Но в детском саду они только и делают, что трещат о Ленине, – девушка закрыла глаза, – хорошо еще, что их пока не водили поклоняться мумии тирана, – она вздрогнула от неожиданного звонка нового, переносного американского телефона. В спальне лежала только трубка. Гурвич, зевнув, приподнялся:

– Спи, милая, – ласково сказал он, – это по работе, – Маша услышала короткое:

– Хорошо, я сейчас приеду, – зашуршала одежда, – ждите меня…, – присев на кровать, Гурвич коснулся губами ее щеки:

– Мне надо отлучиться, – шепнул он, – я приеду в аэропорт вас проводить. Отдыхай и ни о чем не волнуйся…, – дверь спальни закрылась, Маша сглотнула слезы:

– Я все равно вырвусь отсюда, рано или поздно.

Крепко заваренный чай пах душицей и зверобоем, отливал рубином в стаканах тяжелого хрусталя. Подстаканники черненого серебра расставили на кубачинском подносе:

– Варенье у меня свое, – добродушно сказал Эйтингон Ювелиру, как он по старой памяти звал бывшего посла СССР в Венгрии, а ныне председателя КГБ СССР, – я здесь стал совсем деревенским хозяином, – он подвинул Андропову блюдце антикварного фарфора, – хотя с твоим диабетом и ночным временем на дворе лучше ограничиться медом, – Андропов был младше Эйтингона на пятнадцать лет. Наум Исаакович, разменяв восьмой десяток, совершенно не чувствовал возраста:

– Это он выглядит, словно кандидат на место в Мавзолее, – незаметно усмехнулся Эйтингон, – в Кремле все либо бледные, либо рыхлые, словно Ленечка…, – Наум Исаакович действительно увлекся пчеловодством: