Наталия Венкстерн - Узник Бастилии

Он пришел в себя на соломе темной камеры. Ужасное пробуждение! Итак, опасности, страданья, лишенья привели только к такому печальному результату. Он снова был во власти своих врагов, и надежда на спасенье окончательно угасла для него. Вскоре дверь камеры отворилась, и при свете фонаря появилась зловещая физиономия. Это был агент французского короля. Он остановился против Латюда и молча, насмешливо глядел на него.

— И вы думали, — сказал он, — что голландское правительство предпочтет вашу драгоценную особу своей дружбе с могучим королем Франции. Ах, молодой человек, как вы легкомысленны.

— Убейте меня, — закричал рыдая Латюд. прекратите мое существование.

— В Бастилию, друг мой, в Бастилию! — сказал полицейский и исчез за дверью.

Три дня спустя, избитый, связанный, измученный дорогой Латюд был водворен обратно в Бастилию. Он был брошен в подземный карцер с цепями на руках и ногах, на сырую солому, без одеяла.

Этот карцер, могила живого человека, помещался на восемь футов ниже уровня земли. Узник был погружен в атмосферу сырости и зловония, в которой кишели крысы и насекомые. Карцер был слабо освещен узким окном, почти щелью, пробитой у самого потолка. Через него несчастный получал то небольшое количество света и воздуха, которое отпустили на его долю палачи. Простой необтесанный камень служил ему одновременно столом и стулом. Гнилая солома на полу была его постелью. Цепи до крови растирали руки и ноги. Целые легионы крыс бегали по его лицу и рукам, пока он спал, и кусали его, когда он хотел их прогнать.

Несколько дней узник неистовствовал в своем карцере, колотил кулаками в стену, царапал себе лицо и грудь, кричал… затем, как и все заключенные, затих. Целыми часами он сидел неподвижно, не то думая о чем-то, не то погружаясь в дремоту. Время остановилось для него.

Прошло пять лет. Многое изменилось в жизни живых людей, но заживо погребенные ничего не знали об этом. Сторож Дарагон однажды решился напомнить начальнику тюрьмы об обитателях подземелья.

— Этот Данри, — сказал он, — ведет себя очень тихо и униженно просил меня передать вам просьбу: он хотел бы говорить с вами.

Начальник Бертэн, сменивший прежнего неумолимого Берье, дал свое согласие и через несколько дней спустился к Латюду в подземелье. Глаза с трудом различали предметы в полумраке карцера. Узник, похожий на скелет сидел на соломе и, гремя цепями, с трудом поднялся при его появлении.

— Благодарю вас, — сказал он странным, придушенным голосом.

Бертэн чувствовал, что сырость проникла в его легкие и горло и ноги стыли на холодном полу.

— Выпросили меня притти, — сказал он, — чего вы хотите?

— Я хотел бы видеть солнце, — сказал Латюд, — вот уже пять лет, как я томлюсь во мраке. Я исстрадался. Зрение у меня слабеет, предметы двоятся в глазах. Если оскорбленная мною королева считает меня достаточно наказанным, я прошу разрешить мне лишь немного воздуха и солнца. Позвольте мне написать ей.

И утомленный своей речью он замолк.

— Я передам королеве о вашем хорошем поведении и смирении, — ответил Бертэн, — пишите ей. И торопясь скорей покинуть зловонную яму, он крикнул сторожу. «Дайте ему перо и бумагу».

Наконец, пришло долгожданное разрешение, и Латюда перевели в комнату, освещенную настоящим окном. Хотя в ней стоял нестерпимый холод, Латюд не помнил себя от радости: он видел клочок неба, он видел солнце, голуби летали у решетки его тюрьмы. Счастье, казалось, улыбнулось ему, наконец. Ему разрешили прогулку на башнях. Вид солнца и неба заставлял его плакать от умиления. Ему разрешили бумагу, чернила, перья и, наконец, верх счастья— несколько книг.

Довольный его покорностью Бертэн обещал ходатайствовать об его освобождении перед королевой.

Однако королеве эта просьба показалась нарушением самых священных прав Бастилии. «Смягчение условий — да, на это я согласна. Но освобождение такого опасного преступника— это было бы чистым безумьем!»

Шарантон — тюрьма, где содержались менее опасные преступники; там они пользовались сравнительно большей свободой, чем в Бастилии, начальство относилось к ним проще, сторожа были снисходительнее. Сюда-то и перевели Латюда, ослабевшего, больного, казавшегося глубоким стариком. Ему об‘яснили, что такая милость королевы должна сделать его совершенно счастливым. Латюд, привыкший всему безмолвно покоряться, выразил, насколько это было в его силах, свою благодарность.