Вик Бовэ - Сказ о жизни Сергия

Присылал боярин Аверкий Дмитриевич и другого мастера грамоты, тот был благообразней первого: старше в годах, нрава тихого и кроткого. Псалтырь бегло читал, не спотыкался на каждой буквице, как прошлый чернец, знал много хроник и складно рассказывал. И опять, Стефан и Петр у него много переняли, а Варфоломей, где был, там и остался, ни на шаг не продвинулся. Уходил кроткий старец без брани. Сам на Варфоломея не гневался и родителям воспретил. Сказал, что у среднего сына Кирилла и Марии разум не познанием грамоты обеспокоен, но познанием Бога. Как и когда ему истина Заповедей Господних откроется, так и учение пойдёт без труда всякого. Боярин Кирилл Афанасьевич и его жена были людьми богобоязненными, чтили Отца Небесного во всей полноте душ своих, но смысл речей старца им остался не совсем понятным.

Стефан рос сильным, рослым по всем статям своим вылитый боярин Кирилл, а потому за его судьбу родители не опасались. Мог старший сын пойти на службу к любому князю, если на то желание появится. Мог и свои торговые дела вести – как дед Афанасий, что в Новгороде сидел и лавок имел числом пять раз по три. Так как родители особо не неволили, то старший сын подумывал о службе у великого владимирского и тверского князя.

Пётр, хоть и был самым младшим из детей, но по росту своему от Варфоломея не отстал, за Стефаном тянулся и тоже был высок и плечист, в науках хваткий, а потому его судьба особо отца с матерью не беспокоила.

Глядя на среднего своего сына, родители не знали, что и придумать для его будущей участи. Был Варфоломей статью нежен, больше походил на молодую девушку, и в облике его пребывало главным образом от матери, нежели от отца. Вот и судили родители, что на службу ратную его определять, значит подвергать опасности смертельной больше обычного. В купеческую среду среднему сыну дорога тоже заказана. За товаром ездить требуется в страны разные и далёкие, порой через леса дремучие, а по дорогам, особенно после прихода татарской Орды, разбойных людишек появилось больше прежнего. Чтобы от них отбиваться, тоже требовалось умение воинское и силы немалые. Подумывали родители и о службе священнослужителя, да вот беда, никак не мог Варфоломей грамоты осилить. К тому же, и это пугало Кирилла Афанасьевича и Марию больше всего, средний сын сам никакого желания не выказывал, только ходил, что днём, что по вечерам, не в меру задумчивый и всё к чему-то прислушивался. То ли в самом себе что искал, то ли и вправду, Небесам и Богу пытался внимать. Случалось и так, что слёзы лил Варфоломей непонятно по какому событию. Мать начинала у него допытываться, не болит ли что, да ответа добиться не могла. Разным лекарям да врачам среднего сына показывала, но те только головами качали, и никакой болезни в мальчике не находили. Вот и рос Варфоломей, волнуя родителей больше, нежели другие их дети. Но после того, как ушёл от них второй мастер грамоты, боярин Кирилл и жена его Мария для себя твёрдо решили, что надобно в судьбе среднего сына на Божью милость положиться, а самим боле не тревожиться. Пока ждали лучшего часа, случилась лихая напасть для Тверского княжества, а значит и для боярина Кирилла.

Теперь, когда пришлось им перебираться в Рязанское княжество на неизвестно какое житьё, прежняя тревога вернулась к отцу, и потому смотрел он на среднего сына чаще, чем на других своих детей. Варфоломей за время длительного пути ни одного раза не пожаловался на трудности, хотя езда в седле давалась ему много тяжелее, чем братьям.

Когда вдалеке завиднелись стены города на Оке, боярин Кирилла Афанасьевича вздохнул с большим облегчением.

– Слава Богу, доехали, – сказал он, повернувшись лицом к жене.

Великий владимирский и московский князь Иван Данилович предавался тревожным думам, чем прогонял от себя сон, такой необходимый в последние дни. Которую уж ночь спать, как того требовалось для отдохновения, не получалось. То одно случалось, то другое наваливалось, и беспокойства эти заставляли голову напряжённей работать, сердце учащённой стучаться в груди, а кровь быстрее бежать по жилам. Приневоливали дела дневные подолгу возлежать с открытыми глазами ночью. Бока, от бестолкового перекатывания, скоро принимались саднить, а потому Иван Данилович осторожно приподнимался и подолгу просиживал на кровати просто так.

Вот и сейчас, выпростав ноги из-под одеяла, с великим бережением, чтобы не заскрипело ложе, сел. Посмотрел на лежащую рядом Елену: не обеспокоил ли? Жена, такая близкая и родная, надежда и опора в тяжких думах и сомнениях, спала. Очень часто, когда пребывала надобность выговориться, а довериться было некому, то он беседовал с ней. Говорили обычно в опочивальне. Дождавшись ухода постельничего, Иван Данилович принимался долго объяснять собственные поступки, изрекая обиды на ближних и дальних, которые не всегда разумели замыслов его, а потому прекословили и чинили препятствия.