Вик Бовэ - Сказ о жизни Сергия

Даже некоторые ближние бояре не осознают до конца замыслов его, которые направлены на установление покоя в землях русских. Вот начал Иван Данилович выход за московские земли платить без задержки, и татары уже к нему не ходят, зря смердов не губят, изб не жгут, посевы не топчут. Оттого-то Московское княжество быстро богатеет, сильнее делается. Надобно и со всеми русскими землями такое учинять. Тверь сего не понимает, Ростов не понимает. Усиленно противятся. Бояре на думе говорить говорили, а принимать решение оставили князю. Он принял. Дал-таки добро, пускай ладят силой, и ни на кого не обращают внимания. Боярин ли, торговый человек ли, люд ли посадский. Отправил преданных слуг.

Боярин Василий Кочев, который по велению князя Ивана, вместе с боярином Миной, обязаны были взять с Ростова серебра немало, должен уж как два дня назад объявиться. Но тот всё не ехал. Уж сторонние стали доносить, как круто обошлись московские с ростовским тысяцким и прочими большими боярами. Ненавистного Аверкия подвесили за ноги, и висел старец вниз головою полдня. Лишь после того, как отдали за него требуемый выход, был отпущен. Таких действий и поступков слуг своих Иван Данилович, вроде и не одобрил, но и гнева особого не держал. Наоборот, чувство отмщения радостно теснило в груди: убить не убили, а опозорили хулителя чести московского князя на славу. Даже когда потом донесли, что ростовский тысяцкий преставился, и то не осерчал Иван Данилович. Правда, опять долго думалось, как про сей случай в летописях живописать станут. Сызнова призывал дьяка, повелел о сем случае не упоминать. Тот отсоветовал. Говорил, что в других княжествах всё равно уж занесли сие событие в хроники. Вот по такой причине им тоже следует о нём упомянуть, но как о деле вынужденном, направленном на благо Руси. А ещё предложил дьяк боярина Кочева с Миной прилюдно не жаловать, а выказать им княжеское неудовольствие за самочинные деяния.

Даже прибудь боярин Кочев днями положенными, то и тогда бы не видать ему чести от великого князя. Ныне же гневался Иван Данилович и на Кочева, и на Мину больше обычного. Вести шли от сторонних одна другой неприятнее и обиднее. Серебро по всем домам боярским, купеческим и посадским брали без меры и счёта. Что в глаза бросалось, то и срывали. Скрытни боярские и купеческие выворачивали, и тоже без учёта вершили отъём. Понимал Иван Данилович причины задержки слуг своих: не одну телегу с добром везут и Мина, и Кочев в свои вотчины. Прочие кмети, тож, небось, себя не обделили. Озоровать и пограбить в дружине имелось много знатных мастеров.

Вот и не спалось Ивану Даниловичу в эту ночь, раздирала великого князя двойная обида. С одной стороны, очернили бояре имя его, и уж точно найдётся летописец, коий сочинит про тот ростовский грабёж. И не будет там поминаться о надобности великой – соблюдаемом покое на Руси, коий покупается большим выходом. Не скажется там и о бесчестие, нанесённому московскому князю боярином Аверкием. Но уж про погром ростовский обскажется в самых черных красках, и обвинят за всё за то его, Ивана Даниловича.

Ещё вдруг подумалось этой ночью великому князю, что нельзя было так обирать город зятя своего Константина, в коем пребывает дочь его Мария. Теперь-то ей, на веки вечные проходу не дадут. Ни в церковь не выйти, ни на каком празднестве не появиться: все в след плевать станут. Обирали бояре московские с кметями, как теперь мыслил князь Иван Данилович, уж не на покрытие выхода татарского, а на свой карман. То была вторая досада, которая изводила Ивана Даниловича, больше первой. Уж не раз перед мысленным взором великого князя проплывали обозы, груженные ростовским добром, кои текли не в его казну, а в схроны Кочева и Мины.

Ярость туманила голову Ивана Даниловича, мешала спать, а потому и приказ отдавал:

– Срочно звать Кочева! Доставить хоть среди дня, хоть среди ночи, но немедля!

Важный гонец, посланный из ближних бояр, тоже запаздывал уже не на один день.

«Небось, ростовским добром прельстился и тоже мешки седельные загружает», – думал Иван Данилович.

Было вокруг московского князя ворья не мало. Что без таковых ловчил не обойтись в делах, свершающихся не по писанию Божьему, владимирский и московский князь Иван Данилович понимал, а оттого и дополнительную тяготу на сердце имел, какую снять уже никому не было возможно. Даже разумной жене, которая, оставив его в этой ночи одного, безмятежно спала.

Дверь в опочивальню тихо приотворилась. В небольшой проём заглянул постельничий, за коим маячила фигура дворского. Иван Данилович уразумел, что прибыл-таки боярин Кочев. Кивнул головой, мол, пусть ждёт, скоро выйду. Дверь затворилась.