Александр Идоленков - Из ада в вечность

– Разрешите мне выступить на это задание, – заявил сержант Сердюков.

– И я пойду, – вызвался Ермилин, – дорога мне хорошо известна, я только что там был и вернулся, как видите, невредимым.

– Я согласен, только договоримся работать так: первыми в бой вы не ввязывайтесь, ждите момента, когда немцы начнут вытаскивать трупы и почувствуют полную безопасность своих действий. Несколько прицельных очередей и моментальный отход. Сразу за вами мы открываем пулемётный огонь, давая вам возможность покинуть опасную зону. Это приказ, – повысил я голос, – ясен он вам?

– Ясен, товарищ младший лейтенант, – отозвался Сердюков.

– Тогда приступайте к операции со всей осмотрительностью! Мы ждём вас живыми и невредимыми. Воевать скоро станет некому, – посетовал я на прощанье.

Я осознавал, что операция, которую мы затеяли, была чрезвычайно рискованной, но война не давала нам никаких шансов на тихую и блаженную жизнь, и поэтому каждый наш шаг в первую очередь был нацелен на победу, сопряжён со смертельной опасностью и угрозой для нашего существования. Это знал и осознавал каждый боец, исходя из реалий происходящего, и готов был идти до конца, несмотря на всевозможные риски и опасности.

Внутреннее состояние моей души в такие минуты наполнялось скорбью и горькими, режущими глаза слезами от одной только мысли о тех безвозвратных потерях своих товарищей, которых я видел вот только что стоящими рядом и ушедших порой так нелепо в бездну неизвестности в вечность.

Ночь уже набирала ощутимую зрелость, обволакивая своей мглой окружающее нас пространство. Утомлённое сознание погружалось в какое-то иллюзорное состояние. Лишь яркие звёзды, взирающие из глубин необъятного космоса своей неисчислимостью и необыкновенной загадочностью, и кажущая такой родной луна, да непосредственный атрибут войны – вспышки осветительных ракет – приводили сознание к реалиям текущего момента. Ракеты гасли, и вновь всё погружалось в ещё более беспросветную тьму после их затухания. Время, как зачарованное, тянулось мучительно медленно, как всегда бывает, когда ждёшь. Глаза слезятся и начинают слипаться от напряжения и постоянного недосыпания. Веки сомкнулись, вздрагивая от нервной натуги, сознание куда-то покатилось в беспечную даль, позабыв обо всём на свете.

Эти блаженные минуты сладостного небытия не были столь беспечны, как нам казалось, так как незримо всё это время бодрствовал внутренний дух слуха, продолжая держать часть подсознания на нотке высочайшей бдительности. Такое состояние вырабатывается в постоянной тревоге и опасности в периоды крайней угнетённости, дабы оградить организм от угроз болезней и нервных срывов.

Вдруг в воздухе повисла мёртвая звенящая тишина, разразившаяся в сознании подобно грому; сон с меня сдуло, словно ветром, я был бодр и свеж. Я стал всматриваться в темноту ночи в ту сторону, где немедленно, в сию секунду должно разразиться противоборство со смертельным исходом. Но там ничего не происходило и было тихо по-прежнему. Подозрительно, но фашисты перестали выбрасывать осветительные ракеты. К чему бы это?

Минуты потянулись ещё мучительнее. Я нутром почувствовал, что задуманное нами приступило к воплощению в жизнь, и тихо скомандовал:

– Приготовились!

Сразу после того как я услышал прерывистые очереди из автоматов Сердюкова и Ермилина и следом за ними ответную беспорядочную стрельбу со стороны немцев, я отдал резкий приказ:

– Огонь!

Три слаженных пулемёта застучали яростную дробь по целям вражеских позиций, откуда струились в ночи фейерверки немецких трассирующих пуль. Сердце моё ликовало. Я чувствовал, что мы сорвали план врага и нанесли ему очередной урон. Правда, радость моя была неполной до тех пор, пока я не увидел вернувшихся с задания целыми и невредимыми своих бойцов. Я тут же приказал прекратить вести огонь и всем укрыться в подвале.

Следом за этим со стороны гитлеровцев начался яростный обстрел со всех видов огневых средств. Ночь поглотила наши ориентиры, поэтому эта ярость особенно не причинила нам почти никакого вреда, разве что помешала отдохнуть в очередной раз да навеяла страху и душевных волнений за возможную гибель от прямого попадания снаряда или мины.

Сержант Сердюков, сидя на полу в подвале, рассказал нам подробно о проведении операции:

– По изученному маршруту Ермилина мы пробрались к самому проспекту Ленина и залегли в траншее, которые мы же и вырыли в первый раз, как раз напротив разбросанных трупов немцев на асфальте. Лежим, а дышать просто нечем – воздух насыщен смрадом разлагающихся трупов. Скажу вам откровенно, что славяне не так дурно воняют, как немцы. Ведь право, наши солдатики – скелеты. Кости разве будут так отвратительно вонять? Другое дело немцы – жирные, как боровы, там одного дерьма килограммов тридцать. Вот поэтому и вонь.