Александр Бачило: Впеpеди - вечность

— Фамилия?

Я назвал.

— Возраст?

Я признался.

Он бросил на меня взгляд исподлобья, покачал головой.

— Надо же! И семья есть?

— Не успел.

— Эх-эх-эх! — посочувствовал он. — Только бы жизнь начинать! Диагноз?

— Острая сердечная…

Он покивал.

— Пил?

— Как все…

Это его вдруг рассердило.

— Как все! А если все в окно прыгать начнут, ты тоже сиганешь?

Я усмехнулся.

— Теперь уже нет…

— Как дети, честное слово! — он продолжал что-то быстро строчить в учетной книге. — Давай направление!

Я подал ему сложенную вчетверо бумажку, исписанную со всех сторон мелким ровненьким почерком.

— Понаписали! — он брезгливо взял бумажку за уголок, посмотрел на свет. — Бюрократы. Лишь бы спихнуть человека… Постой-ка, а это что?…

Он прищурился на красный штампик, косо пересекающий строчки, присвистнул и посмотрел на меня по-новому — внимательно и даже, как мне показалось, с уважением.

— Как же это тебя угораздило?

Я пожал плечами. Мне и самому было интересно, как.

— Ну, дела!

Он сыграл на клавишах селектора нестройную гамму и закричал:

— Аппаратная? Что у нас с девятым боксом?

— Под завязку, — прохрипел динамик.

— Тут человек с направлением!

— Они все с направлением! Бокс не резиновый.

— Что ж ему, на лестнице сидеть?!

— А нам без разницы. Наше дело температуру держать, а не размещением заниматься!

— Ты поговори еще! — огрызнулся мой новый покровитель.

В ответ из динамика послышалось неопределенное бульканье и отдаленные голоса — не то хоровое пение, не то дружный вопль.

Помолчав, покровитель добавил тоном пониже:

— А когда будут места?

— А я знаю? — отозвался наглый голос. — Чего вам дался этот девятый бокс? Мало других отделений, что ли? Травма, грязи, смолы, зубовное…

— Какое зубовное! — вскричал покровитель. — У него красная печать! «Девятый бокс» — ясно и понятно!

— У-у! — протянул селекторный голос озадаченно. — Печать. Хреново дело… Ладно, пусть понаведается днями. Может, придумаем чего…

Покровитель выключил селектор.

— Ну вот и ладненько! — сказал он, обращаясь ко мне и потирая руки с искусственным оживлением. — На днях дадим постоянное место, а пока отдохни с дороги.

— Как же это так — на днях? — возразил я. — А до тех пор куда мне деваться?

— Походи, посмотри, где что, — разулыбался он. — У нас секретов от пациента нет!

— Погодите, погодите! — я почувствовал, что меня хотят надуть.

Вечно со мной происходит одно и то же, лицо у меня, что ли, простодушное?

— Сколько я тут буду ходить, смотреть? Неделю? Помещение-то дайте, хоть какое-нибудь!

В глазах его заиграло веселое изумление.

— Торопишься? Это ты зря. Тебе торопиться теперь некуда. У тебя впереди — вечность!

До меня вдруг дошло.

— Извините, — пробормотал я. — Действительно, как-то не подумал…

— То-то! — он протянул мне металлический жетон на проволочном кольце. — На вот тебе бирку, привесь за что-нибудь и носи. Да смотри, не потеряй!

— Спасибо.

— Не за что, — хмыкнул он. — Себя благодари. Достукался до красной печати! Сам-то знаешь, чего натворил?

Я кивнул.

— Мечтал, говорят…

Он вытаращился на меня с веселым изумлением.

— Зачем же ты, дурак, мечтал?

— Да я не нарочно, — мне почему-то захотелось оправдаться в его глазах. — Так уж получилось. И потом, я ведь ничего не делал. Мечтал только…

— Э, брат! — он махнул рукой. — Здесь не разбирают, делал или мечтал. Статья одна.

— Я понимаю…

— Понимает он! Ну и оттянулся бы на всю катушку! А то намечтал выше крыши, а сласти настоящей и в руках не держал, простофиля! Чего ж ты?

Я вздохнул.

— Не знаю. Стеснялся.

— Кого стесняться-то? Все ж свои! Все одинаковые. Ты о чем мечтал? О бабах, поди?

Я почувствовал, что краснею.

— Знаете, вообще-то я никогда этого так не называл…

— А как? Назови по-другому, я подожду.

— Ну… — заметался я, — видите ли… в общем…

— В общем, о бабах, — заключил он.

— Ну почему, — потупился я, — не только…

— А о ком еще? — глазки его засияли масляной радугой.

— Вы не поняли, — я испуганно отмахнулся. — Собственно, конечно, об этих… о бабах. Но не об одних бабах, а…

— А об целой куче! — подхватил он. — Чего ж тут не понять? Не в лесу живем. Значит, в мечтах ты не стеснялся, а в жизни — робел? Да, брат, залетел, можно сказать. Баб стесняться — это хуже любого смертного греха!