Екатерина Элизабет Люмьер - Гимн Красоте

Виктор держал в пальцах все тот же самый цветочек, который сорвал у выхода из дома Дюплесси.

– Для вас, наверное, я тот еще грешник, которому достойно гореть в Аду? – Виктор оторвал взгляд от розового бутона и без враждебности, констатируя факт, который его даже не задевал, спросил.

– Я не могу вас судить, Виктор. Для меня вы прежде всего человек, такое же божье создание, как и я сам. К моему сожалению, я сам грешен и это, увы, печальный факт. Однако я уверен, что Бог справедлив и оценивает людей не просто по списку их благих и худых деяний, но также рассматривает и причины, побудившие их на оные. Я знаю, что Бог есть. Я чувствую его вот тут, – он поднес ладонь к груди. – Пусть писания были написаны человеком, но вы не можете утверждать, что их не мог диктовать Господь, ведь так?

– Я уверен в том, что в человеке есть разум, и он порождает каждую мысль, и это всего лишь механика нашего существования.

Виктор опустил цветочек в стакан, где оставалось совсем немного воды на донышке. Блики солнца играли на стекле – капли сверкали, как драгоценные камни.

– Я бы хотел получить ответ на один вопрос. Если вы только сможете его дать, если, как вы говорите, вы почувствовали прикосновение Господа, вы ближе к нему, чем я.

Вопросы религии и веры были для него сложной темой – он боялся задеть чужие чувства, поскольку был по-настоящему резок и убежден в своих собственных суждениях и мог звучать невежливо и грубо, хотя ни в коем случае не хотел никому досадить.

– Если Бог есть Любовь, то почему любить мужчину – смертный грех? Почему возлежать с мужчиной, как с женщиной, грех? Почему, если я притронусь к вам, с нежностью и с лаской – это грех, от которого вы бежите?

Он хотел бросить ему вызов, заставить задуматься над тем, что есть на самом деле правда, и стоит ли верить тому, что предписано. Он видел в Венсане такой яркий ум, такую сильную и интересную личность, прикрытую этой самой набожностью, которая казалась ему необоснованной и даже тривиальной, и Люмьера задело за живое то, что человек, который может раскрыться еще ярче, сдерживает себя подобным образом.

– Подумайте об этом.

Венсан вспыхнул и смущенно посмотрел на Виктора.

– Я никогда не задумывался об этом. Боюсь, что в вопросах любви я мало сведущ. Мне, как вы уже поняли, знакома лишь любовь к Господу.

Достав из кармана жилета небольшие золотые часы – подарок отца на совершеннолетие, он посмотрел на время и удрученно покачал головой.

– Мне очень приятно беседовать с вами, Виктор, но, к сожалению, мне нужно идти. Если я не примусь за работу в ближайшее время, я могу отстать от графика и не успеть с текущими заказами. Вы будете не против продолжить наш разговор в следующий понедельник? А я тем временем подумаю над вашим вопросом.

– Конечно, месье Дюплесси.

Виктор кивнул и доброжелательно улыбнулся, словно бы не он только что выговорил ему несколько достаточно несдержанных вещей.

Он поднялся из-за стола, оставляя на нем деньги за еду, обошел стул Венсана и положил ему ладони на плечи. Люмьер наклонился и тихо сказал ему:

– Думайте, Венсан, думайте. В следующий понедельник, в час дня. Буду ждать нашей встречи и буду надеяться, что вы сможете ответить на мой вопрос.

Легкий поцелуй пришелся в правую щеку Венсана, как и тихий смешок Люмьера.

– Вы намного больше, чем можете себе представить.

И он ушел прежде, чем Дюплесси успел опомниться от такой вопиющей наглости.

Проснувшись на следующий день, Венсан почувствовал недомогание. Его снедала лихорадка, что, к сожалению, случалось с ним довольно часто. Как бы он ни пытался убедить себя, что жизнь в лишениях принесет ему благо и воспитает дух, его тело имело другое мнение на данный счет. Распрощавшись вчера с танцовщиком, он вернулся в свою студию и внимательно изучил начатый портрет. Все же он должен был признать, что картина выходила неплохой. Подправив некоторые детали, он решил оставить ее на некоторое время.

Несомненно, глупо было полагать, что Виктор окажется именно таким, каким он его воображал. Этот образ был скорее романтическим, чем реалистичным. В конце концов, решил Венсан, танцовщик оказался вовсе не хуже, чем он мог предполагать. Просто он оказался совершенно другим. Его речи были полны жизни и свободы, а взгляды столь отличались от его собственных, что он подумал, что мог бы многому научиться у Люмьера. Он даже признавал, что ждал новой встречи с нетерпением.