Алексей Иванов - Опыт № 1918

Люди шли, касаясь друг друга плечами, укрывая свечи и ступая в темноте осторожно. Сеславинский сливался с толпой, ощущая легкие подталкивания со всех сторон, словно участники хода малыми и слабыми толчками давали понять, что этот крестный ход – не просто движение, не перемещение отдельных людей в пространстве, окружившем темный собор. Ход шел как одно многоногое, многоголовое и многогласное существо с единой душой.

И вдруг после темноты, колебания свечей и сырости, ползущей с Крюкова канала, впереди, у входа в собор, полыхнуло огнем, вспыхнуло необжигающее пламя и раздалось: «Христос Воскресе!» И ударили радостно, ликующе и победно колокола на звоннице, заглушая выдох крестного хода: «Воистину Воскресе!»

Пётр Иванов, телефон которого оставил старик Иваницкий, действительно оказался сослуживцем Сеславинского по автороте. Он приехал на Гороховую на шикарном «Рено», торопливо подхватив Сеславинского у тротуара.

– Спешишь куда-то, Пётр? – Они свернули на бульвар, выехали на Дворцовую и двинулись в сторону Дворцового моста.

– Нет, – усмехнулся Петя, – просто не тороплюсь в вашу контору!

– Думаешь, так опасно?

– Не думаю, знаю! – отозвался Пётр, ловко объезжая извозчиков, сцепившихся оглоблями на самом мосту. – Да и народ не будет зря говорить! А слух такой, что лишний раз мимо вашего дома ходить не следует. От греха подальше.

Пётр совершенно не изменился: всегдашняя шоферская кожаная куртка, крепкий, улыбающийся. Бывший зампотех (заместитель по техническим вопросам) командира автороты вел свой «Рено» уверенно, срезая углы и прибавляя газу на выезде из виража.

– Неужели до сих пор гоняешься? – Сеславинский имел в виду автогонки, в которых Пётр отличился еще в 1914 году, участвуя в соревнованиях от «Нового Рено».

– В этом году не удалось. – Они проехали Биржевой мост и свернули на Мытнинскую набережную. – Автомобили реквизуются. Никто не хочет рисковать, высовываться.

– Не надоело?

– Александр Николаевич, – засмеялся Петя, – я же ничего больше не умею делать! Только ковыряться в машинах да на них ездить. Помните, у меня невеста была, Надежда? Так вот я на ней женился. А она и говорит: Петя, от тебя всегда пахнет то бензином, то маслом, то вообще какой-то дрянью. – Они мчались по Кронверкскому проспекту, Петя время от времени жал на клаксон, пугая извозчиков. – А я ей говорю, Надя, мол, автомобили нас кормят и поят, ты уж потерпи! А теперь она сама, – Пётр весело глянул на Сеславинского, – к нашему делу пристрастилась. Я ей дал мотор вести от Лахты почти до Сестрорецка. Так теперь отбою нет – когда поедем? И бензином не воняет!

– Петя, а ты чего меня вдруг на «вы» начал называть? Мы ведь когда-то даже на брудершафт пили? А то мне тоже придется тебя Петром Алексеевичем величать!

– По нынешним временам, – усмехнулся Пётр, – сразу и не поймешь, кто есть кто. Не так давно мы собирались, бывший «Санкт-Петербургский Автомобиль-клуб», пришел к нам на встречу какой-то комиссар, неизвестно откуда, принялся командовать. А наш знаменитый водитель, организатор гонок, судья граф Василий Павлович Всеволожский ему: «Не могли бы вы выйти вон, месье!» – тот уж больно разошелся. Комиссар в ответ: «А вы кто?» Всеволожский удивился – его каждый автомобилист знает: «Я граф Всеволожский!» Тот: «Бывший граф Всеволожский!» Всеволожский говорит: «Это когда вас выгонят с вашего поста, вы будете бывший комиссар, а я, даже если меня расстреляют, все равно буду граф Всеволожский. Бывших графов не бывает!»

По Кронверкскому проспекту выехали на Каменноостровский, срезали угол и мимо мечети, мимо особняка Кшесинской свернули на Большую Дворянскую, только что переименованную в улицу Деревенской бедноты.

– Неймется этим вождям, – кивнул Пётр на особняк, – то Дворцовый мост в Республиканский переименуют, то Дворянскую в улицу какой-то срамоты, так ее рабочие именуют. – Он притормозил, пропуская ломовика, груженого бочками: – Это в наш кооператив селедки везут! – и вякнул клаксоном, приветствуя кучера.

– Вот и хозяйство мое, – Пётр свернул с набережной в переулок, въехал в ворота, распахнутые сторожем, и остановился возле открытых ворот цеха.

Сеславинский помнил «Новый Рено» шестнадцатого года. Тогда ремонтировали несколько машин автороты. Сеславинского поразила чистота цеха и какая-то не сразу объяснимая, но видимая разумность того, что в цехе происходило. Аккуратные рабочие в серо-синей форменной одежде не слонялись по цеху, не болтали, не перекуривали – каждый был занят своим делом, но по коротким сигналам, свисткам, негромким звоночкам было ясно, что все они – и те, что возились, собирая авто, и те, вдали, у станков, и те, высоко наверху, управляющие краном, – все они делали одно дело. И сам процесс, разумная достаточность его, им нравилась. Так с удовольствием рубят, ладят избу плотники. Быстро, ловко, обмениваясь короткими взглядами и короткими же словами, понятными только им.