Алексей Иванов - Опыт № 1918

– Интеллигентный еврей во власти – это уже опасно, – философствовал Бокий, развалившись в кресле у доктора Мокиевского. – А если ему дать возможность казнить и миловать…

Мокиевский, рассматривая на свет мензурки, – он разводил спирт – сверкнул стеклами пенсне в сторону Бокия.

– Говорят, он хороший организатор.

– Да-да, – иронически подтвердил Бокий, – особенно в части обеспечения себя и своего патрона. У Ильича слабость – икорка, огурчики… «А что-то, Бонч, у нас икогка всего тгех согтов, – передразнил он Ленина. – Пгидется вас гасстгелять, как саботажника!»

– На фоне питерской голодухи икорка и огурчики уже неплохо…

– Его максимум – оборудовать квартиру для хозяина, – Бокий покосился на молодую женщину, внесшую в кабинет жареного кролика. – Теплый сортир и лифт со второго этажа на третий. И то не догадался шахту лифта хотя бы обшить досками.

– Они так боятся даже в своем Смольном?

– Они боятся даже в своем собственном нужнике…

– Чего?

– Что войдет кто-нибудь и скажет: «Ты что здесь делаешь?»

– Любите вы их, Глеб Иванович!

– Я их знаю, а люблю только спирт, когда именно вы его разводите, запах жареного кролика и перспективу поехать с вами на Острова…

– Конечно, вы ведь уверены, что спирт, который я вам налью, – не метиловый, кролик – хоть и жертва научных экспериментов, но не инфицирован сибирской язвой…

– Зато компанию на Островах вам обеспечиваю! И почти полная гарантия от гонореи!

– Так зовите и своего дружка Бонча, раз уж гарантии!

– У него, знаете, такая постная рожа, – Бокий взял с подноса большую водочную рюмку, понюхал и поставил ее обратно, – что любое развлечение становится равно веселым, как ихняя зауряд-лекция по марксизму. Я на днях по обязанности сидел на одной. Бр-р… – Бокий поднял рюмку. – А в целом… – Он выпил, закатил глаза, изображая особое удовольствие, и шумно выдохнул. – В целом, боюсь, что в хороший дом в Англии его управляющим не взяли бы!

– Вы же марксист, – Мокиевский тоже выпил и захрустел кроличьей лапкой. – Революционная деятельность, которой вы так увлекались, вам обошлась в десяток посадок…

– Двенадцать! И почти полтора года в одиночке.

– Это суммарно?

– Конечно! Выдержать полтора года одиночки мог только наш Феликс! Нормальный человек сходит с ума…

– Мне кажется, его это не миновало! – ухмыльнулся Мокиевский. – Так вот, вам ваши увлечения Марксом обошлись в десять посадок…

– Двенадцать!

– А мне – в круглую сумму. – Мокиевский налил еще спирта. – Один залог за судебный процесс «Сорока четырех» обошелся в три тысячи. По тем временам деньги немаленькие! Плюс…

– Желаете вернуть?

– Деньги? Нет! Но должок – да!

Бокий поднял брови, изображая непонимание.

– Вы же теперь у власти! Точнее – сама власть! – Мокиевский взялся за рюмку, они чокнулись и выпили. – Я слышал, вы выдали какую-то охранную грамоту Сергею Фёдоровичу Ольденбургу.

– Это Луначарский обтяпал!

– Неважно – кто. Важно – власть!

– Резонно!

– Помните Гринёвский заячий тулупчик в «Капитанской дочке»?

– Жалованный Пугачеву?

– Подаренный. Литературные сюжеты живут-с!

«Охранную грамоту» доктору Мокиевскому и его патрону академику Бехтереву привезли уже на следующий день. Когда Мокиевский еще лежал, стянув мокрым полотенцем разламывающуюся голову, и размышлял, стоит ли похмелиться сейчас или сначала выпить кофе. И решил – сейчас. Потому что кофе из сушеной морковки и цикория, собранного прислугой на Сиверской, был ужасен.

Грамота была подписана заместителем председателя Петроградской ЧК Глебом Бокием. Вступившим в должность в этот день.

Мистик, гипнотизер, теософ и ученый-авантюрист Павел Васильевич Мокиевский любил играть в покер, то блефуя, то поступая в соответствии с математической логикой, но дьявол, с которым он решил сыграть тогда, выиграл.

Впрочем, может быть, он выиграл еще раньше.

Февраль 1918 года в Петрограде выдался особенно лютый.

Нерасчищенные улицы быстро заросли сугробами, тропинки, натоптанные между ними, исчезали под гонявшимися друг за другом струями снежной замяти, так что ходить стало почти невозможно. Но голод гнал на улицы. Кутаясь в шали, башлыки, шаркали по темным ледяным тропкам теплыми ботами и шли, шли в надежде раздобыть какую-нибудь еду. Шли, пряча в карманах муфт, в которых прежде держали саше и духи, то, что осталось от прежних, совсем еще недавних времен: фамильное золото, броши с бриллиантами, фрейлинские вензеля… Петроград выживал, не веря в ужасный конец и стараясь понять, как же можно приспособиться к этой новой жизни. Обрушившейся на них так, как у нерадивых дворников рушатся наледи с крыш знаменитых особняков, реквизированных революцией.