Алексей Иванов - Опыт № 1918

«Боже, – подумал Мокиевский, садясь на кровать, – как будто время вернулось назад!»

Но еще более он не поверил своим глазам, войдя в «зало», куда его проводила все та же улыбающаяся Лили.

На маленькой сцене три юные особы играли на скрипочках что-то изумительно знакомое и веселое. Четвертая, с копной рыжих, заколотых вверх волос, бренчала на рояле и пела. На девицах из одежды были только туфли, ярко-красные чулки в сеточку, черные подвязки и какие-то сверкающие побрякушки на груди и интимном месте. Примерно так же были одеты и женщины, сидевшие за накрытыми столиками. Красавицы с бокалами шампанского обнимали слегка смущавшихся мужчин в партикулярном платье.

В зал вошел Бокий. Мокиевский его поначалу и не признал. Бокий был одет в костюм восточного князька – шикарный, с красным шитьем и золотом, расстегнутый наполовину, обнажая волосатую грудь. «Уже пьян», – отметил Мокиевский, и это было почти последнее, что он захотел и сумел отметить.

– Клара Филипповна, – Бокий подошел совсем близко к Мокиевскому, как бы не замечая и не узнавая его, – что ж вы не просветили гостей: у нас сегодня вечер в восточном духе! Дамы, прошу помочь мужчинам переодеться!

И вечер помчался, закружил, заставляя мужчин вслед за дамами пускаться в дикие «восточные» танцы, пестрые халаты распахивались, кавказские одежды с газырями летели на пол, скрипки заливались так, что хотелось петь, плакать, любить всех и танцевать, танцевать, ощущая рядом очаровательные и прелестные в своей доступности юные тела, обнимающие и ласкающие тебя, соседа-толстяка, еще кого-то, поймавшего одалиску и пытающегося унести ее. Рыжая пианистка вдруг оказалась в объятиях Мокиевского и так смотрела обведенными чернотой глазами, что ему захотелось стиснуть ее до боли, но тут Бокий, переодетый уже в другой костюм, объявил: «Открылась турецкая баня, господа! Дамы, проводите!»

Мокиевский не был уверен, турецкая ли то была баня, но что на входе в нее (пришлось идти прохладным переходом с зимним садом) надобно было раздеться – это точно! Дамы слегка повизгивали, снимая чулочки и еще кой-какую мелочь, мужчины стаскивали с себя восточные одежды, не отпуская своих дам, кто-то оставил из одежды лишь тюрбан на голове и, танцуя, направился к дверям парной, откуда были слышны дамские вскрики, визги, хохот и плеск воды.

Признаться, такого Мокиевский не встречал не только в жизни, но даже в сказках Шахерезады. Не в тех, детских, с дивными рисунками, кажется, Билибина, а в запретных, тайных, предназначенных для чтения мужчинами. Рыжая пианистка (как же Мокиевскому нравились рыженькие!) оказалась такой искусницей в любви, что он только стонал и скрипел зубами. А пианистка, не отпуская его, обняла какого-то волосатого мужика: «Иди к нам!» И тот бухнулся на полок, устланный полотенцами, увлекая за собой свою девицу. Та легла голой грудью на Мокиевского, посмотрела сумасшедшими глазами и вдруг схватила его за лицо: «Люблю мужчин с усами! Ну, целуй меня, усатик!» – и сама впилась ему в губы.

Не иначе как Бокий намешал в вино кокаин – гости без удержу орали, пели, пили, лапали и целовали всех подряд. А на закуску, когда все уже едва держались на ногах, на сцене был устроен театр теней: две пары за полупрозрачным занавесом предавались тонкой и изысканной любви. В зале потух свет, и зрители, возбужденные живыми и страстными тенями, ласкали тех, кто был рядом, натыкаясь в темноте иной раз и на ищущую мужскую руку. Но и тут устроители вечера все предусмотрели: женщин было едва ли не вдвое больше мужчин. И они были невероятно молоды, бесконечно хороши и соблазнительны, как соблазнительны лишь сирены и гурии.

…Мокиевский снова намочил полотенце, туго перетянул голову и принял два порошка аспирина. Осталось полежать, закрыв глаза, расслабиться, сбросить напряжение, сконцентрировавшееся в правой височной доле. Он представил сначала муляж мозга, затем мысленно превратил его в собственный мозг, выделил горячее пятно на височной доле и принялся нежно, но уверенно массировать пульсирующее пятно. Боль то отдалялась, то накатывала вновь, слабея с каждой приливной волной. Да, это, конечно, кокаин, вызвавший потерю контроля, что придало вчерашнему событию форму неприличного разгула. Мокиевский припомнил двух или трех совсем маленьких девочек, принимавших участие в оргии. Вообще все всплывало частями, отдельными эпизодами. Даже сосредоточившись, он не мог восстановить, как добрался до дома. Бокий, судя по организации… скажем так – мероприятия… знал свое дело. Оставалось надеяться, что этот жрец Астарты и Таммуза не снял все события вечера на киноаппарат. Впрочем, плевать! Плохо другое. В одном из мутноватых эпизодов, восстановившихся в памяти фрагментарно, Мокиевский рассказывал Бокию, лежавшему в объятиях совсем юных одалисок («балетные, в них особая прелесть!»), о слабостях своего патрона. Быть может, спьяну чуть преувеличивая эту сторону жизни гения…