Алексей Иванов - Опыт № 1918

– А мне что скрывать? – Ульянов откинулся на спинку стула, широко расставив ноги. – У меня во всех документах это прописано. Щас вот в партию прошение подал, так там тоже прописал. В четырнадцатом году был арестован за организацию забастовок на «Скороходе», осужден по политической и выслан за реку Акатуй! Плохо вы там у себя в Чеке работаете, если даже этого не знаете! – он хохотнул, весело поглядывая в зал.

– Мы работаем неплохо, – Сеславинский старался не повышать голос, – а потому знаем, что в четырнадцатом году вас действительно арестовали и выслали. Но не в Акатуй, а в Пермскую губернию. И не по политической статье, не за политику, а за воровство с фабрики «Скороход». И фамилия ваша, Александр Васильевич, была не Ульянов, чем вы гордитесь, как бы намекая на дальнее родство с вождем пролетариата, а Урванов. Что вы скрываете и по сию пору!

– Что?! – взорвался Ульянов. – Что?! Ну, ты ответишь за это, контра! – он дрожащими руками принялся вытаскивать свой пистолет.

– Я готов отвечать, но по-революционному, перед товарищами. На открытом суде. А если ты хочешь по-уголовному, – только тут замерший на миг зал как-то сразу заметил «люггер» в руке Сеславинского, который он держал на уровне бедра, – я готов и к этому! – и вышел из зала, пройдя мимо бьющегося в истерике Ульянова. Того с трудом удерживали трое крепких сотрудников.

– Неприятная история, – задумчиво сказал начальник УГРО Кирпичников, к которому Сеславинский зашел прямо после скандала с Ульяновым. Он разглядывал Сеславинского даже с некоторым интересом, будто видел его впервые. – Только что мне сообщили, что готовится приказ о моем переводе на должность заместителя начальника УГРО. А начальником, судя по всему, планируют поставить Ульянова. Как человека «из рабочих» и с дореволюционным тюремным стажем. – А откуда у вас информация по Ульянову? Сальков?

– Точно так! – кивнул Сеславинский.

– Узнаю Андрей Алексеича! – засмеялся Кирпичников. – У него, бывало, мышь не проскользнет, чтобы отдельной записи в архиве следственного управления не оставить.

Кирпичников помолчал, поигрывая пальцами на столе и даже, кажется, напевая какую-то веселенькую мелодию в усы.

– Придется, кажется, воспользоваться личными связями, – проговорил Кирпичников, снимая трубку. – Соедините с Москвой! Товарищ, Питер на проводе! Передайте товарищу Дзержинскому, – сказал он невидимому секретарю, – Кирпичников из УГРО. Прошу полминуты! – И кивнул Сеславинскому, чтобы тот не выходил.

Вопрос о лже-Ульянове с Дзержинским был решен даже быстрее, чем в полминуты.

– Пока что личные связи действуют лучше, чем официальные представления, – Кирпичников вздохнул. – Подготовьте вместе с Сальковым, я ему позвоню, материалы по этому Ульянову. – А мне, поверите ли, он поначалу даже понравился отчасти. Эдакой своей бойкостью. – Он покивал головой, как бы сетуя на свою оплошность: – Стареем-с… – и прищурился. – А вы, случаем, не племянник ли генерала Либаха, Франца Францевича, будете? – и не дожидаясь ответа: – Папеньку вашего коротко не имел чести знать, хоть и встречались не единожды, а вот с Францем Францевичем приятельствовали. Да-с, приятельствовали. И даже в ваше ярославское имение ездили поохотиться. На зайцев. С гончими. Так он чуть было моего гончака не пристрелил. Охотник был неважнецкий, Франц Францевич, не тем будь помянут, – Кирпичников кивком отпустил собеседника.

– Да, Александр Николаевич, – уже в дверях приостановил он Сеславинского. – К делу уже не относится, – Кирпичников по-кроличьи дернул носом и Сеславинский сразу вспомнил, что «кролик» было его домашнее шутливое прозвище, – но знать бы надо… Урванов-Ульянов был с шестнадцатого года нашим платным агентом.

Глеб Иванович Бокий не знал, что такое похмелье. Сколько и какую бы дрянь он ни пил – на следующий день голова была чистой и свежей. Насколько свежей и чистой могла быть голова секретаря Петроградского комитета РСДРП(б) в 1918 году. Да еще и отвечающего за разведку и безопасность. И сидящего под началом Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича.

Правительство республики, испугавшись немецкого наступления на Питер, только что перебралось в Москву. Бокию пришлось организовывать переезд и отвечать за безопасность поезда, регулярно развлекая Бонч-Бруевича оперативной информацией. Бонч окопался в 75-й комнате Смольного, изображая нечто среднее между главой охранки и начальником фронтовой разведки. Ни в разведке, ни тем более в охранных делах бедняга Бонч не смыслил ничего, но пыжился, напрягая Бокия по тысяче мелочей.