Алексей Иванов - Опыт № 1918

– В чем вопрос, Александр Васильевич? – от мгновенного напряжения он даже припомнил отчество Ульянова, которое, казалось, никогда не знал. – Где вы контрреволюцию нашли?

– Да в тебе, – ухмыльнулся Ульянов. – Третью облаву выходим, наших двух уже подстрелили, а бандитов всё взять не могём! Может, хто стучит им? Из наших?!

Сеславинский впервые вдруг понял, что такое «социально близкие» и наоборот. И был даже благодарен «скороходовцу» Ульянову за то, что тот раз и навсегда отучил его от дворянско-интеллигентского сюсюканья с народом, от которого не смогла отучить даже война. «Народ – богоносец; мы, дворяне, все виноваты перед народом…» И вот он стоял перед Сеславинским, ухмыляясь, народ-«скороходовец» Ульянов, а другой, народ – сброд, сидел на ломаных венских стульях, дымил самокрутками, плевал на наборный паркетный пол и раздавливал бычки дырявой подошвой башмаков и сапог. Сеславинский вдруг вспомнил, как не далее чем вчера к нему подошел «спец из старых» Алексей Андреевич Сальков, начавший уже восстанавливать справочный и регистрационный отделы УГРО, и, глядя чуть в сторону, сказал: «Боюсь, будет атака на вас, Александр Николаевич. От наших. Хотят бучу поднять против спецов и «бывших». Вы – первый. Как дворянин и выпускник Пажеского корпуса». Сеславинский не сразу отреагировал – он почему-то чувствовал сотрудников УГРО своими, людьми, соединенными грозным делом в особую семью. Как воспринял Сальков эту паузу в разговоре, Сеславинский не понял, хоть и запомнил всю информацию, которую тот пробормотал скороговорочкой. Эта «скороговорочка» сейчас, в момент атаки Ульянова, пришлась к месту.

– Значит, по-вашему, контрреволюция – это я? – Сеславинский скинул кожанку и повесил ее на спинку стула.

– Это не по-нашенскому, а по Марксу!

– Может быть, вы скажете, в какой работе Маркса это написано? – Сеславинский медленно снял ремни офицерской портупеи, расстегнул ворот гимнастерки. – Сколько я знаю, всё ваше знакомство с Марксом основано на тех двух занятиях, которые я проводил с сотрудниками УГРО.

– Мне ваше образование не нужно, – Ульянов уселся возле стола и закинул ногу на ногу, будто щеголяя настоящими «скороходовскими» козловыми сапожками. – У меня социальное чутьё есть. Как вы и учили! – Он засмеялся, повернувшись к «молодым», как бы ожидая их поддержки. И тут же получил её: кое-кто в зале хихикнул. – У нас, в Московско-Нарвской заставе, социальному чутью с детства, в цеху учат!

– А моё социальное чутьё вот где! – Сеславинский резко повернулся спиной к сидящим в зальчике и задрал вверх гимнастерку вместе с нижней рубахой. Левая часть спины и бок были иссечены багровыми шрамами-рубцами. Между которыми сизо-черные пороховые пятна-полосы расчертили бесовско-лихую татуировку.

– Я после окончания Корпуса был распределен в гвардию, – Сеславинский повернулся к притихшей аудитории лицом, медленно и спокойно заправляя рубашку и гимнастерку в брюки, – но по личной моей просьбе был направлен в действующую армию. Служил в артиллерии и разведке. Дважды ранен и контужен. Год провел в госпиталях.

– В поезде императрицы Александры Фёдоровны?

– Да, сразу после второго ранения был вывезен именно в её санитарном поезде.

– И дочки царские за тобой ухаживали?

– Я был без сознания более двух месяцев, а потому не знаю, кто выхаживал меня в это время. Может быть, и царские дочери. Они были при этом поезде сестрами милосердия. Но я кровью своей заслужил возможность жить и чувствовать себя полноценным гражданином своего отечества. И в том числе – служить в УГРО. Бандиты были во всех государствах и при всех социальных устройствах. И, думаю, будут еще долго. Вот почему я здесь и почему борюсь с бандитами. А что такое ваша «контрреволюция» – я не понимаю. Думаю, и вы тоже.

– По-твоему, УГРО – вне политики, вне классовой борьбы?

– Чем меньше политики будет в УГРО, тем лучше, по-моему.

– Вот это да-а-а, – протянул Ульянов, поворачиваясь к «молодым». – Приехали… контра уже прямо под носом у нас, а мы её где-то на Васькином острове ищем… – Он с приказчичьим шиком погасил самокрутку о подошву. – А насчет того, чтоб два месяца без сознания быть… Свежо, как говорится, предание, а верится с трудом! – Ульянов мигнул молодым, как бы показывая: как я с бывшими-то балакаю? И спуску – ни на грош!

– Вот что, Александр Васильевич, – Сеславинский почувствовал отвратительный басовый гул в голове, донимавший его после первой контузии, – я вижу, вы как-то особенно хотите выставиться перед сотрудниками и мишенью для этого избрали меня! – Сеславинский, как учили когда-то в корпусе (перед боем на шпагах), расслабил кисти рук и сделал маленькую паузу, чтобы почувствовать как теплеют ладони. Вместо этого пальцы только похолодели, а к басовому гулу в виске присоединилась острая иголка флейты-пикколо. – Напрасно вы избрали предметом меня! Потому, что вам тогда придется ответить перед всеми товарищами на несколько моих вопросов! – Сеславинский старался, чтобы отвратительная рожа Ульянова не расплывалась в глазах от гнева, стянувшего голову обручем. – Вот первый вопрос. (Боже, как пригодилась «скороговорочка» Салькова!) Расскажите товарищам, как и почему вы не попали в мобилизацию четырнадцатого года? Напомню, я тогда добровольцем пошел на фронт. И не в гвардию, на что имел полное право, а в пехотную дивизию!