Ильяс Есенберлин - Шесть голов Айдахара

Когда умер Казаган-хан и в Мавераннахре началась смута, Тимуру было около двадцати лет. Смелый и решительный, он собрал вокруг себя людей, которые не знали дома, предпочитая ночевать по глубоким оврагам вблизи больших дорог, и начал совершать набеги на соседние туркменские аулы.

Тимур грабил юрты, воровал женщин, угонял косяки лошадей. Имя его уже тогда произносили со страхом. Но однажды судьба отвернула от него свое лицо. С небольшим отрядом отчаянных джигитов он решил угнать лошадей у туркменского рода текежаумыт. Но кто-то предал его, и туркмены устроили засаду. Видя, что набег не удался, Тимур приказал своим людям отходить. Подобно горсти пшеницы, рассыпались они по степи, надеясь, что туркмены растеряются, не зная, кого преследовать. Но те были предупреждены о готовящемся нападении, и потому их оказалось больше. За каждым барымтачом погналось по два-три джигита. Над степью то и дело взлетали тяжелые дубинки – соилы, и очередной грабитель вываливался из седла.

Везло пока только одному Тимуру. Известный на весь Мавераннахр тулпар Актангер уносил его от погони. Давно отстали преследователи, и только один всадник упорно продолжал идти по следу, но, наконец, отстал и он. Тимур придержал коня и облегченно вздохнул. Но радость его была преждевременной. Из-за ближнего увала вновь появился всадник, и погоня возобновилась.

Оглядываясь на преследователя, Тимур видел его черного коня, черный халат и белую мохнатую шапку на голове. Туркменский батыр то отставал, то снова приближался. И Тимур понял, что встречи с ним не избежать.

В глубокой лощине, заросшей высокими кустами чия, он развернул своего коня и, подняв над головой соил, бросился на туркмена. Тяжелые дубинки встретились в воздухе, не причинив всадникам вреда. И снова помчались навстречу друг другу взмыленные от долгой скачки кони. На этот раз туркмен оказался проворнее. Привстав на стременах, он со всей силой опустил свой соил на противника. Тело Тимура обмякло, и он вывалился из седла. Конь, потерявший всадника, умчался в степь.

Невольными свидетелями поединка оказались Асыгат и Ардак. Укрывшись в тени высокого чия, они отдыхали у колодца. Совсем недавно расстались бывший караванбаши и улем с караваном, вместе с которым шли из Багдада, и, когда два неведомых им джигита скрестили свои тяжелые соилы, предпочли не обнаруживать своего присутствия.

Туркмен спрыгнул с коня, набросил поводья на луку седла и подошел к неподвижно лежащему врагу. Лицо его, разгоряченное поединком, было влажным, из-под лохматой белой папахи катились по скулам крупные капли пота. Туркмен ногой перевернул лежащего на спину, неторопливо вытащил из ножен кинжал.

Ардак не выдержал первым. Он выскочил из кустов и, подняв над головой руки, закричал:

– Прощения! Прощения!

Джигит вздрогнул, но сейчас же овладел собой, увидя, что перед ним два совершенно безоружных человека.

– Кто вы и откуда? – спросил он, исподлобья рассматривая незнакомцев.

– Будь великодушным, батыр. Выслушай нас, прежде чем совершить то, что задумал, – сказал Асыгат. – Мы улемы. Возвращаемся из Багдада. Зачем добивать того, чья жизнь и так висит на волоске? Быть может, он не настолько грешен….

Туркмен громко и зло засмеялся:

– Да знаете ли вы, кто это такой? Это сын бия Тарагая – разбойник Тимур. Сколько бед принес он туркменским аулам! Разве такой человек должен жить? – джигит вновь наклонился над неподвижным Тимуром.

– Не убивайте его, – попросил Ардак. – В шариате сказано, что там, где нет необходимости проливать кровь, не надо этого делать. Месть совершилась… Оставь его, и пусть аллах решит его участь.

– Напрасно вы просите за него, улемы. Разве грех убить коварного и бессердечного человека, который отбирает у бедняков последнюю лошадь или барана? Это святое дело, и аллах простит меня…

– Нет прощения за напрасно пролитую кровь, – упорно повторил Ардак.

Видно было, что джигит заколебался.

– Вы люди ученые. Знаете коран и шариат. Но разве может отыскать путь истины тот, кто от рождения слеп? Я могу послушать вас и отдать жизнь этого разбойника в руки аллаха… Но разве вы забыли, что змея первым кусает того, кто, замерзающую, согрел ее на своей груди…

– Нет на свете ничего дороже добра и снисхождения. И пока люди будут творить добро, мир останется стоять нерушимо. Соверши же доброе дело и ты. Коль твоему врагу посчастливится остаться в живых, быть может, свет истины откроется ему и сердце его смягчится.