Ильяс Есенберлин - Шесть голов Айдахара

Тимур узнал улема. Он поднялся навстречу, сам разрезал ремень, стягивающий руки Ардака, и обнял его.

– Я же говорил, что дороги наши пересекутся, – сказал он. – Видишь, я верен своему слову и не забыл то, что ты сделал для меня.

Перед улемом стоял уверенный в себе, властолюбивый человек, совершенно не похожий на того, которого они подобрали в степи. Это был не предводитель разбойничьей шайки, а хозяин всего войска Мавераннахра.

– А твой товарищ не покинул меня, – сказал Тимур. – Я сделал его своим бакаулом. Кому же еще доверять пищу и питье, как не человеку, который спас мне жизнь,-и, обернувшись к стоящему у дверей нукеру, приказал: – Позвать сюда Асыгата…

До глубокой ночи сидели они – Хромой Тимур, улем Ардак и бывший караванбаши Асыгат. А когда пришло время прощаться, Тимур протянул Ардаку кожаный мешочек с золотыми динарами.

– Это плата за твой добрый поступок, – сказал он.

Улем не протянул навстречу руки, а только пристально посмотрел в глаза Тимура:

– Я не беру денег за совершенное добро. Да и зачем мне столько золота?

Тимур удивился:

– Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь от него отказывался.

– Богатство несет человеку беспокойство и делает душу его суетливой. Я хочу жить тихо, в ладах с собой.

Тимур недоверчиво усмехнулся:

– Может ли в нашем мире быть место, где бы царил покой?

– Наверное, нет, – согласился Ардак. – Но уж если покой терять, то надо знать, ради чего. Только дела людей, их счастье и достойны этого.

– Но ведь без золота, одними благими намерениями никого нельзя сделать счастливым. Возьми то, что я даю тебе, и распорядись динарами так, как ты хочешь.

Ардак колебался. Наконец он взял мешочек с золотом. Ему понравились последние слова Тимура. Быть может, не напрасно спасли они тогда его в безлюдной степи. Человек, в руках которого сейчас находится такая сила, может совершить много доброго, если, конечно, пожелает, если слова, сказанные тогда Тимуру у колодца, упали добрыми зернами на добрую землю.

Прощаясь с улемом, Тимур сказал:

– Ты идешь в Самарканд. Я дам воинов, которые проводят тебя и уберегут от превратностей судьбы. Если же когда-нибудь потребуется моя помощь, я всег-да сделаю все, что ты попросишь. Ты подарил мне жизнь, а моя жизнь стоит всех сокровищ мира, – глаза Хромого Тимура загадочно блеснули. – Иди. И пусть дорога твоя будет легкой…

Выйдя из шатра Тимура, Ардак и Асыгат долго молчали. Звездная ночь плыла над землей. Спал воинский лагерь, и только кисловатый дым от почти погасших кизячных костров низко плыл над землей, щекотал ноздри.

– Мне кажется, – сказал Ардак, – что мы совершили дело, угодное богу, когда спасли Тимура.

Асыгат долго молчал:

– Не знаю. Я дольше тебя живу на земле и все равно ничего не могу сказать… Тимур умеет говорить мягко, но мне отчего-то часто стали вспоминаться слова туркменского батыра о том, что только время покажет, какой он человек.

Казаган-хан правил Мавераннахром двадцать лет, и все эти годы, благодаря хитрости и жестокости, удавалось ему удерживать в повиновении эмиров. Он хорошо понимал, что кочевые племена, населявшие подвластные ему земли, не могут жить без грабежа и барымты, и поэтому иногда отправлял свое войско в набеги на Герат и Хорезм. Как правило, оно возвращалось с большой добычей, и в улусах воцарялись спокойствие и тишина.

После смерти Казаган-хана его место занял сын Абдолла. Новый правитель перенес свою ставку в Самарканд. Это вызвало недовольство среди эмиров кочевых тюркских родов, и с этого началась великая смута, закончившаяся гибелью Абдоллы.

Воспользовавшись этим, Кутлук-Темир – хан Моголистана – совершил несколько набегов на города и кишлаки Мавераннахра. Однако в это время уже набрали силу эмир Хусаин и Хромой Тимур. Захватив города Кошом и Карши, они сделали местом своей главной ставки Балх. Большие города Мавераннахра – Бухара и Самарканд – остались в стороне от их непосредственного влияния. Давно вели спор между собой эти два города. И если кто-либо из прежних эмиров или ханов делал своей ставкой один из них, то в другом, как правило, собирались недовольные новым правителем.

Так случилось и теперь. Только ныне и в Бухаре, и в Самарканде одинаково ненавидели нового эмира. Оба города были центрами ислама, а Хусаин не смог привлечь на свою сторону духовенство, и потому муллы, имамы и улемы при каждом удобном случае внушали ремесленникам мысли о непочтении к новому правителю.