Дэвид Лоудз - Генрих VIII и его королевы

Если бы она родила сына, вся эта история могла бы стать совершенно иной. Сам король утратил бы напряжение и смог сосредоточиться на производстве новых детей, а не на платонических галантных играх с фрейлинами своего двора. Анна, однако, никак не претендовала на роль дурочки или ничтожества, и привычное положение отодвинутой в тень королевской супруги вовсе не соответствовало ее стилю. Она оставалась такой, какой была до 1533 года, — хитрой и целеустремленной политиканкой. Ее острая восприимчивость и зрелость ума часто были более уместны в палате парламента, чем в будуаре. Сначала Генриху доставляли удовольствие перепалки с ней, и он прислушивался к ее советам, но в отличие от Екатерины, она так и не научилась промолчать, когда нужно. Если она не соглашалась с королем или считала, что он делает глупость, она ему об этом говорила. Подобно любовным ссорам, такие ситуации стали частью их жизненного стиля и часто казались безвредными, но Анна, как и Уолси, целиком зависела от благосклонности короля, и к концу 1534 года скользила по очень тонкому льду. Одним из постоянных источников напряжения была старшая дочь Генриха, поведение которой за те два с половиной года, которые она провела в доме своей сводной сестры, причиняло страдания ей самой и всем, с кем она имела дело [94] Loades, Mary Tudor, 82–83. . Так как она отказывалась иметь отношения с кем-либо, кто не называл ее «принцессой», даже повседневное общение становилось почти невозможным. Она также унаследовала от своей матери панический ужас перед ядом, который держал в постоянном напряжении леди Шелтон, главную гувернантку, отвечающую за ее безопасность. Как ни был удручен Генрих ее отношением, он никогда не терял любви в Марии, и здесь таилась опасность, которая ясно представлялась Анне. В марте 1534 года, когда двор совершал обычный переезд, Мария отказалась двинуться с места, усмотрев какое-то посягательство на ее статус. Разгневанная леди Шелтон сама молча запихнула ее в носилки и отправилась в путь, что вызвало протестующие жалобы самой Марии и Шапуиса. Подобным же образом в сентябре 1534 года, когда епископ Тарба нанес официальный визит Елизавете от имени Франциска I, Марии физически воспрепятствовали самой предстать перед послом на том основании, что при дворе есть только одна принцесса, а ей положено оставаться в своих покоях [95] Ibid. . Каждый такой эпизод мог быть представлен как жестокое преследование свободы совести, и ответственность обычно возлагалась на королеву. Это, во-первых, было связано с тем, что леди Шелтон была ее тетушкой, во-вторых, с ее предполагаемой враждебностью, а в-третьих, потому что было удобно в политическом отношении.

Анна превратилась в воплощение этого обычного средневекового козла отпущения, злую советчицу. Несмотря на Шапуиса, император вынужден был поддерживать с Генрихом государственные отношения в целях собственной выгоды. Следовательно, он предпочел поверить, что Анна интригует против Марии (и Екатерины) за спиной своего мужа. Подобным же образом Мария заставила себя поверить, что не отец подвергает ее такому безжалостному давлению, а злая женщина, которая приобрела над ним большую власть. В действительности ситуация была гораздо более сложной, и Анна балансировала между своего рода истерическими вспышками против Марии и довольно неуклюжими попытками привлечь ее к себе. Последние были отвергнуты, что вполне предсказуемо, но с совершенно ненужной грубостью. В начале 1534 года, когда королева совершала визит к Елизавете, она предложила сделку. Если Мария признает ее статус, она сделает все необходимое, чтобы восстановить ее добрые отношения с отцом. Ответ гласил, что Мария не знает никакой другой королевы, кроме своей матери; однако если любовница короля берется посодействовать ей, ее соответствующим образом отблагодарят [96] Letters and Papers, VII, 296; Ives, Anne Boleyn, 248. . Чтобы проглотить такое обдуманное оскорбление хладнокровно, потребовалась бы или бесхарактерность или чувство полной защищенности, а у Анны не было ни того, ни другого. Она не могла даже опереться на декрет о наследовании, который формально признавал Марию незаконнорожденной и возлагал права наследования на ее детей.