Олег Игнатьев - Пекинский узел

– А «прёть» оно душевнее, помягше, – возразил Скачков. Упрям он был на редкость.

– Ладно, я устал тебя учить. Живи невеждой.

Игнатьева клонило в сон. Гудящие пчелиным гудом липы, их солнечно-медовый аромат, струящийся, как пламя над свечой, над маревом июньского цветения, наполнял неизъяснимой ленью, баюкал душу, завораживал и уносил – манил туда, где с гор бегут ручьи, где явно ощутимы благодать, покой и воля…

Казаки напоили лошадей, насыпали им в торбы овса и, наметив к вечеру соорудить навес, развязали кисеты.

– А девки-то в Китае, считай, мелкие, – зализывая самокрутку, произнес цыганистого вида Шарпанов. – Горох против наших, уральских.

– Наши куды, – потянул шеей Курихин. – Сисястые. На ярманке, бывалоча, идут – пот прошибат: мясные, ровно тёлки.

– К таким с подходцем надо, с уваженьем, – припалил цигарку Стрижеусов, – а как пойдут – четыре в ряд, глядеть завидно.

– Карусель, – выдохнул дым Шарпанов.

– И на кажной по семь юбок, – скинул казачий чекмень урядник Беззубец. – Картина.

– За пазухой огонь, – цвиркнул слюной Курихин, – Сватайтесь, вопче, и благоденствуйте.

Баллюзек и Вульф планировали будущий ремонт, ходили вокруг дома, делились впечатлениями от Пекина.

– Я заметил, – сказал Вульф, – китайцы любят кланяться. Что-то находят в этом. – Он снял очки, подышал на стекла и протер их платком. – Словно укрывают свое сердце.

– Пытаются в нем сохранить любовь к другому, – подсчитывая на ходу общую площадь помещений, ответил Лев Фёдорович и расстегнул мундир. Он бы с удовольствием сбросил его, остался в одной рубахе, день был жарким, но не знал, что скажет на это Игнатьев. Всё-таки – посольство. На них смотрят жители Пекина.

– Я сам себя ловил на этой мысли, – признался Вульф, говоря о привычке китайцев кланяться и улыбаться. – Но вы же знаете, себе мы редко доверяем. Нужен кто-то, кто бы думал так же, подтвердил. – Произнеся это, он вдруг панически замахал руками и задёргал головой: – Фу, фу! – К нему приставала оса. – Да пошла ты!..

Увидев бедственное положение секретаря, Баллюзек усмехнулся и одним хлопком пришиб докучливое насекомое.

– Вы их не боитесь? – изумился Вульф и проникся к капитану особым уважением.

В четвертом часу пополудни в Южное подворье приехал глава Русской духовной миссии в Китае отец Гурий. Это был высокий дородный священник с пышной бородой и проницательным взглядом. Говорил он густым басом, держался с архипастырским достоинством, но в застолье любил пошутить и выпить чарочку-другую.

Познакомившись с членами посольства, осенив крестом «воинство христолюбивое», он сообщил, что председатель Трибунала внешних сношений господин Су Шунь и президент Палаты уголовных наказаний Жуй Чан обещали прислать двух чиновников для поздравления Игнатьева с приездом.

С собой архимандрит привёз две корзины с провизией, несколько бутылок церковного вина и четверть местной водки.

– Не хмеля ради, а пользы для, – строго предупредил он казаков, дружно помогавших накрывать посольский стол. – Чревоугодие – грех.

Усаживаясь рядом с Игнатьевым, добродушно прогудел:

– В Китае с вами может случиться всё что угодно, но чаще не происходит ничего.

Николай передал ему сердечный привет от Егора Петровича Ковалевского, с которым у главы Русской духовной миссии были давние приятельские отношения.

– Премного благодарен, – отвечал отец Гурий, намазывая горчицей баранье рёбрышко. – Егор Петрович не только добрейшей души человек, он поэт.

– Поэт? – изумился Игнатьев. – Никогда бы не подумал.

– Свой своего не познаша, – улыбнулся священник. – У меня все его книги есть. Стихотворные «Думы о Сибири», трагедия «Марфа Посадница» – он издал их в тридцать втором году.

– Я тогда только родился.

– А он уже книги писал, – обсасывая косточку, сказал отец Гурий и показал глазами: вот так, мол.

– Двадцать семь лет назад, – быстро подсчитал Баллюзек и предложил выпить за талантливых людей. – Кто бы они ни были, – с жаром сказал он, – поэты ли, художники, строители…

– Дипломаты, – вставил Вульф.

– Начальники, – засмеялся Игнатьев, и все дружно поддержали тост.

– Всё, что от Бога, Богом и воспримется.

Когда над липами умолк пчелиный гуд, а тени от сидящих за столом пересекли широкий двор, уперлись в стену каменной ограды и переломились, отец Гурий попрощался и, взяв с собой Попова, уселся в тарантас.

– Завтра известите Трибунал о том, что вы приехали, – наказал он Игнатьеву, – сообщите официально: бумагой. В Китае так: один раз поленишься, всю жизнь будешь жалеть.