Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа

— Проповедник близок к открытию — запомни мои слова, — Дата Туташхиа иногда называл Класиона проповедником.

Я стал присматриваться. И правда, Класион расхаживал, хитро поблескивая глазами. Два-три дня он вовсе не разговаривал с нами, и на расстоянии чувствовалось, как мозг его работает не хуже паровой машины — даже шипение доносилось. Наконец запасы воды и угля, видно, истощились, и Класион шепнул мне на ухо:

— Шалва, я знаю, что собирается делать Коц с нашими ребятами.

— Что?

— Карцеры где?.. В полуподвальном этаже, так ведь?

— Ну?

— По одну сторону коридора карцеры, по другую — камеры. Так или нет?

— Да, камеры карантина и еще несколько других. Есть и на стороне карцеров камеры… две или три…

— А кто в этих камерах сидит, помнишь?

— В двух камерах — венерические больные… а в других… нет, не припомню.

— Ну, подумай, подумай… в восьмой камере, напротив карцеров!.. — Класиона выводила из себя моя бестолковость.

— Ну, не помню, говорят тебе… Это что, экзамен? Говори, раз есть что сказать!

— Мужеложи сидят в восьмой камере, мужеложи, голова садовая!.. Дигла, Дардак, Харчо, Дарчо, Алскер, Рудольф Валентинович… Постой, кто же еще?..

— Дальше, дальше… — Я, кажется, начинал догадываться.

— А дальше вот что. В карцерах гимназисты сидят у Коца по одному! Теперь, представь себе… ночью откроет Коц дверь и впустит к нашему тщедушному Какалашвили этого слона Дардака!

Я обомлел… Прежде всего я подумал, что до такой мерзости никто в мире, кроме Класиона, додуматься не мог бы.

— Повод-то каков, а? — Класион излучал сияние, как победоносный военачальник или открыватель неизвестного материка. — Представь теперь, об этом узнает тюрьма!..

— Ни слова никому, Класион!

— То есть… почему?

— У Кода, может быть, этого и в мыслях нет, но если твоя идея дойдет до его ушей, он непременно за нее ухватится и осуществит!

— В том-то все и дело!

— Какое дело, черт тебя побери! Пусть этого и не случится вовсе, только версия распространится… Ты понимаешь, человек скомпрометирован навечно! И носа не высунешь… Каждый скажет — этот деятель, этот краснобай был женой Дардака, — каков! Ни слова об этом, ни звука!

— Ты что, дорогой? Думаешь, среди четырех тысяч семисот человек умнее меня никого не найдется?.. Зачем далеко ходить, наш абраг уже догадался обо всем, убей меня бог…

— С чего ты взял?

— А чего мне не брать, если вчера вечером после прогулки он велел Поктии отстать и точно разузнать, кто сейчас сидит в карцерах и по скольку человек в каждом. Зачем бы это ему понадобилось, скажи на милость? Ладно, из Даты твоего клещами не выдерешь, но ведь и другой догадаться может, и слух змеей поползет, дело ясное.

В конце концов мы с Класионом решили сообщить комитету о своих соображениях.

Нужно ли говорить, какую реакцию вызвало наше сообщение. Когда отхлынула первая волна ошеломления, мы принялись размышлять, годится ли эта ситуация как повод для восстания или нет и как нам быть?

— Если дело ограничится сплетнями, слухами и пересудами о намерениях Коца, то для взрыва этот повод совершенно недостаточен, — категорически заявил Класион.

— С этим я согласен, — поддержал его Фома Комодов.

— Что же будет достаточным поводом? — спросил Петр Андращук.

Каждый из нас понимал, что взрыв может состояться, если эта мерзость и вправду произойдет или произойдет другое столь же гнусное безобразие. Но кто мог решиться принести в жертву товарища, соратника, даже постороннего человека?

— Революция штука чистая, здесь грязь не пойдет, — сказал Амбо, и все почувствовали облегчение, оттого что должное сказано.

— Что правда, то правда, Амбо, друг мой, — откликнулся Класион, — но революция — это борьба, а борьба требует жертв, потерь, и когда вопрос касается бунта…

— Покороче! — прервал его Амбо.

Класион запнулся. Фома и Амбо по-прежнему смотрели ему в глаза. Дата Туташхиа, слушавший нас полулежа, выпрямился и тоже уставился на Класиона. Остальные сидели опустив головы. Я переводил взгляд с одного на другого…

— Это должно произойти… если вы хотите поднять бунт, непременно должно! — твердо сказал Класион. — Все вы думаете так же, но боитесь сказать вслух.

Теперь на Класиона смотрели все, но ни в одном взгляде не было отрицания или осуждения. Нет, в глазах каждого читалось одно: пропадет верный повод к восстанию, но идти на это нельзя!!!

Дата Туташхиа, вытащив бумагу и карандаш, быстро набросал две страницы, большое по тюремным масштабам письмо, смял его в крохотный комок, перетянул ниткой и передал Поктии: