Вадим Кожинов - Действие и смысл (О книге Чабуа Амирэджиби 'Дата Туташхиа')

Вадим Кожинов

ДЕЙСТВИЕ И СМЫСЛ

(О книге Чабуа Амирэджиби "Дата Туташхиа")

Книга Чабуа Амирэджиби "Дата Туташхиа" имеет подзаголовок "роман". И это определение может в каких-то отношениях затруднить читательское восприятие и понимание книги. Ибо писатель воссоздал или, вернее, воскресил такие качества романа, которые этот жанр в новейшее время явно утратил. "Дата Туташхиа" и по характеру своего художественного содержания, и по своей архитектонике ближе к "Дон Кихоту" Сервантеса либо "Робинзону Крузо" Дефо (я имею в виду, конечно, не общеизвестный краткий пересказ этой книги для детского чтения, а роман Дефо в его целом), чем к типичным образцам романа XIX-XX веков. Правда, и за последние два века появлялись романы, в которых были продолжены, так сказать, сервантесовские традиции. Но эти романы, как правило, рассказывали о событиях далекого прошлого, и их создатели возвращались к "старинным" принципам и способам повествования ради того, чтобы с этой точки зрения углубиться в прошлое; ярким примером может служить "Тиль Уленшпигель" Шарля де Костера.

Роман Чабуа Амирэджиби в целом ряде отношений сопоставим с "Тилем Уленшпигелем", однако в нем повествуется не о давно ставших легендарными событиях XVI века, но, главным образом, о событиях начала нашего столетия, те или иные участники которых дожили почти до нынешних дней. Так, автор (речь идет, конечно, о "художественном" авторе, об "образе автора" в романе, а не о члене Союза писателей Грузии Чабуа Амирэджиби) начинает с сообщения о том, что он лично знал одного из главных "рассказчиков" и героев своего романа - графа Сегеди. И все же повествование Чабуа Амирэджиби по самой своей природе и строению напоминает роман "сервантесовского" типа, а не романы об эпохе рубежа XIX-XX веков, созданные за последние десятилетия.

Основное действие в повествовании о Дате Туташхиа то и дело прерывается (как и в том же "Дон Кихоте") различными "вставными" эпизодами и новеллами, философическими и нравоучительными притчами и всякого рода "отступлениями" и т. п. Постоянно меняются рассказчики: помимо главного, основного - графа Сегеди, - их около двух десятков, притом это очень разные люди - от сезонного рабочего Дигвы Зазуа до просвещеннейшего адвоката князя Хурцидзе, от политического террориста Бубутейшвили до монахини Саломе. В рассказах этих людей, естественно, запечатлевается и их собственный характер и душевный склад, и потому они также являют собой своеобразных героев, или, точнее, персонажей произведения Чабуа Амирэджиби, расширяя и углубляя его художественный мир.

Уже из этого ясно, что мир, созданный писателем, - чрезвычайно богатый, многогранный, сложный. Но в то же время в произведении нет характерных для новейшей прозы композиционных и стилистических "ухищрений": писатель не ведет той изысканной "игры" с временем повествования (когда действие постоянно переносится то в прошлое, то в будущее) и с самим художественным словом (я имею в виду сложное переплетение речи автора и героев, фиксацию так называемого потока сознания и т. п. ), - игры, которая кажется многим его современникам по литературному делу чем-то абсолютно необходимым - без чего искусство прозы, по их мнению, предстанет-де как архаическое, отставшее от эпохи.

Напротив, повествование Чабуа Амирэджиби, при всем его богатстве и сложности, в основе своей простодушно и обращено в конечном счете даже и к самому "неискушенному" читателю. И в этом также выражается воскрешение, возрождение исконной сути романа, воплотившейся в творениях Сервантеса и Дефо.

Дело в том, что книги Сервантеса и Дефо (как, скажем, и спектакли шекспировского театра) покоряли и крупнейших деятелей культуры своего времени, и самых что ни на есть "рядовых" читателей, - хотя, конечно, те и другие воспринимали эти книги с принципиально различной степенью осознанности и духовной активности: в сознании первых романы эти порождали глубочайшие раздумья о смысле бытия, а души вторых были захвачены только мощным переживанием воссозданного в мире романа бытия. Однако и "непросвещенные" читатели - пусть и неосознанно, подспудно - соприкасались, конечно, и со смыслом развертывавшегося перед ними романного действа.

Обо всем этом необходимо сказать потому, что книга Чабуа Амирэджиби имеет непростую, неоднозначную судьбу. Мне приходилось слышать о ней из уст литераторов - притом и в Москве, и в Тбилиси - очень характерные критические отзывы. Люди, считающие себя тонкими ценителями литературы, находили в "Дате Туташхиа" черты "примитивизма", обусловленного-де стремлением писателя обрести как можно более широкий читательский успех. Речь шла, в частности, о том, что в книге Чабуа Амирэджиби большую роль играет авантюрное, "приключенческое" действие. Правда, эти критики оговаривали, что они высоко ценят "философскую" содержательность книги, но, на их взгляд, автор вместе с тем как бы не удержался от создания своего рода "приманки" для непритязательных читателей в виде "авантюрности" и даже "детективности".