Сергей Мельгунов - Легенда о сепаратном мире. Канун революции

Опасения эти приводили к настойчивому стремлению верх. командования принять хотя бы «символическое» участие русскими войсками в Дарданелльской операции. Отсюда родилась мысль послать небольшой отряд из Владивостока, так как самим форсировать Босфор не представлялось возможным, и не было шансов, что одесский корпус появится под стенами Константинополя. Мысль эта вызвала противодействие со стороны английского главнокомандующего Китченера, находившего, что привоз 4500 человек с лошадьми, пушками и обозом причинит массу хлопот без пользы для дела. Кудашев сообщал (9 июня), что Данилов несколько неожиданно с «необычайной горячностью» настаивал на продвижении отряда: «Он мне сказал что как русский человек не может допустить мысли, что при взятии Константинополя не будет русских войск и что, если англичанам наш отряд и причинит хлопоты, то это не беда, этим стесняться не надо, так как они попросту не желают, чтобы мы вошли в Константинополь вместе с ними. Это вопрос политический, а не военный, – заметил он, – и в нем и верх. главнок., и нач. штаба и я чувствуем одинаково… Если он (Сазонов) возьмет на себя объяснить России допустимость взятия Константинополя без всякого участия наших войск, то это его дело. Но мы (военные) не хотим, чтобы нам было поставлено в упрек, что мы не могли уделить даже 4500 чел. для этой операции». Кудашев был против «символистического» участия – навязывания России в этом деле «роль мухи на рогах вола, которая может сказать: и я пахала». Отправка отряда из Владивостока по настоянию английского командования все же была отменена.

Палеолог в середине февраля имел свидание с министром «царской души», как будто бы назвал себя Распутин. Последний спросил посла: получит ли Россия Константинополь? – Да, если мы будем победителями. – Это верно? – Я твердо верю в это. – Тогда русский народ не пожалеет о своих страданиях и примет еще многие жертвы. – Отметим это просто, как одну из записей Палеолога.

Сам термин «Гибралтар» в Дарданеллах имел уже давность. Так, в 1896 г. Ганато, бывший в то время министром ин. д. во Франции, предостерегая русского посла в Париже Моренгейма о рискованности проявляемой Россией тенденции «монополизировать» Турцию, говорил: «Если вас даже и впустят в Константинополь, то в тот же час англичане возведут в Дарданеллах Гибралтар, который закроет вам всякий выход».

В кратких воспоминаниях, напечатанных в 1942 г. в немецком «Парижском Вестнике», ген. Головин несколько по-иному освещает эпизод. Головин был назначен нач. штаба 7-й отдельной армии, предназначавшейся в октябре «для производства десанта в Черном море» и возглавленной ген. Щербачевым. Алексеев будто бы так изложил Щербачеву и Головину «существо» возложенной на них задачи: высадившись в румынской бухте Балчик, лежащей недалеко от болгарской границы, наступать «в южном направлении для захвата проливов»; на высадку имелось «тайное» согласие Румынии, но «условное» – румынский премьер Братиано соглашался рисковать вынужденным вступлением в войну, если численность десанта будет доведена до 200 тыс. человек. В последний момент Братиано вдвое увеличил размер гарантирующего Румынию десанта. Осуществить это требование с русской стороны представлялось невозможным, но Алексеев предложил все же эту высадку организовать и объявить ее «ошибкой» ген. Щербачева и Головина, за что они и должны были получить официальный выговор. Румыния же при таких условиях могла бы ограничиться формальным протестом и сохранением в отношении России «доброжелательного нейтралитета». Если бы намеченный вариант «не обещал успеха», то нач. верх. штаба предлагал произвести десант где-нибудь на малоазиатском побережье Турции и т.д. На восклицание Головина, что «ведь это чистая авантюра», Алексеев сказал: «Да, авантюра, но это желание Е. И. В., по-видимому, под влиянием морских кругов», и предложил собеседникам разобраться в Одессе, где сосредотачивалась в это время их армия, в вопросе, и в докладе Царю «обрисовать авантюрный характер задуманного десанта»: «Я вас поддержу», – добавил Алексеев. Так Щербачев и Головин и поступили – доклад был составлен Головиным. Прибыв в Одессу, Николай II горячо поблагодарил Щербачева за «гражданское мужество говорить ему правду в глаза» и наградил его званием ген.адъютанта: «Я был введен в заблуждение о пользе и возможности десанта в Черном море», – сказал Царь… «Вы убедили меня. Я отменяю десант…» Контекст, в котором преподнесены «личные воспоминания» ген. Головина, находится в противоречии с тем, что Кудашев сообщал из Ставки Сазонову со слов Алексеева, и что министр, с своей стороны, писал своему представителю в Ставке; противоречат они и всеподданнейшим телеграммам министра по поводу «уклончивого поведения Румынии» в переговорах, которые велись в это время. Эти переговоры о пропуске русских войск – вернее о совместных с Румынией действиях против Болгарии или против Австрии – имели совершенно определенную цель оказать немедленную и непосредственную помощь Cepбии (спасти Сербию и предотвратить торжество германского замысла – как выразился Алексеев Кудашеву). Пассивное, граничащее с каким-то двурушничеством поведение «фактического главнокомандующего» мало соответствовало тем взаимоотношениям, которые установились в Ставке: «До сих пор Государь одобрял все мои распоряжения», – говорил, например, Алексеев Кудашеву 21 октября, и Кудашев замечал в письме к министру, что «никаких неосторожных приключений» не будет допущено. Вопрос о переговорах по поводу пропуска русских войск через Румынию был снят министром ин. дел телеграммой 3 ноября послу в Бухаресте, переговоры признавались преждевременными. (Об условиях выступления Румынии и стратегии ген. Алексеева см. ниже.) Надо добавить, что сам имп. Николай II, уступая настойчивости Алексеева, как мы увидим, не отказывался от мысли о возможности осуществления морской экспедиции для реализации созвучной его настроениям «византийской мечты».