Сергей Мельгунов - Легенда о сепаратном мире. Канун революции

Настроение самого Царя чрезвычайно отчетливо вырисовалось в ответном письме: «Падение этой крепости имеет огромное моральное военное значение. После нескольких унылых месяцев эта новость поражает, как неожиданный луч яркого солнечного света как раз в первый день весны! Я начал письмо в спокойном состоянии, но теперь у меня в голове все перевернулось вверх дном… О, моя милая, я так глубоко счастлив этой доброй вестью…»

Равным образом не делал Царь секрета из «пацифистского» письма, полученного им от кн. Гогенлоэ, бывшего в течение ряда лет военным атташе при австрийском посольстве в России и занимавшего в это время пост посла в Берлине. Гогенлоэ «внушал» Царю мысль послать доверительное лицо в Швейцарию для встречи с эмиссаром имп. Франца-Иосифа, так как легко найти основу для почетного мира… Николай II передал письмо Сазонову, который и ознакомил с его содержащем французского посла Палеолога.

Принцесса Маргарита. Шведская королевская семья служила некоторою связью между родственниками по женским линиям, разделенными войной, и по вопросам о раненых и пленных. Вместе с тем король Густав также изыскивал «средства, могущие положить конец этой ужасной бойне». Он писал Николаю II 3 февраля: «Но я не представляю себе, каким путем этого можно достигнуть, и совесть моя побуждает меня сказать тебе, что в любой момент значительно позже, когда ты найдешь это удобным, я готов тебе всемерно служить в этом деле. Если эти строки заставят тебя призадуматься, я буду чрезвычайно счастлив и на всякий случай попрошу тебя написать мне несколько слов о том, как ты смотришь на мое предложение услуг. Я твердо верю, что из уважения к нашей старой дружбе ты не истолкуешь ложно мое настоящее письмо». Судя по второму письму Густава, Царь ограничился лишь «уверением в дружбе» в письме, которое передано было через Неклюдова, приезжавшего в Петербург.

Комментатор тотчас же уличает А. Ф. в ипокритстве: Вильгельм, конечно, знал. Возможно, но А. Ф. могла думать по-иному. В ней много было наивности. Она негодовала, например, когда узнавала, что письма жены к мужу подвергаются перлюстрации – интимная родственная переписка в ее представлении могла касаться лишь адресатов.

Семенников указывает, что Андерсен был директором «Вост. Аг. Пароходства», тесным образом связанного с немецким капиталом.

Чернов спешит подставить: «как будто бы» Манус? – только потому, что легенда (об этом ниже) связала имя этого сомнительного петербургского финансиста с тогдашним будто бы разговором о сепаратном мире. Если бы автор обратился к подлиннику, то увидел бы, что это во всяком случае не мог быть Манус: «Русский собеседник Монквица – коммерсант, состоятельный, русско-польский полуеврей…» (пропуск в подлиннике) (с) коммерческими связями и знакомствами в Берлине. Здесь он ведет себя безупречно, много и толково помогает нашей транзитной и экспортной торговле». В дальнейшем из другого Неклюдовского же сообщения будет ясно, кого он имел в виду.

Янушкевич военное положение обоих противников тогда в письме к военному министру Поливанову оценивал словами: «Если мы на волоске, то и немцы едва дышут». В это же время в заседании Совета министров 17 августа Рузский приблизительно так определял положение: Россия не сможет собственными силами раздавить немцев, но долго сможет сопротивляться.

Такая уверенность и привела, вероятно, к тому, что Керенский в показаниях следователю Соколову говорил, что в бумагах (?) Николая II было обнаружено письмо Вильгельма, на которое не последовало ответа, – «категорически установленный факт», известный и Следственной Комиссии.

Дочь директора Эрмитажа, гофм. Васильчикова, и жены его, рожденной гр. Олсуфьевой, М. А. Васильчикова состояла фрейлиной при Дворе с 1880 г.

В силу связей и положения в свете В. для занятия комнаты в гостинице «Астория» едва ли требовалось специфическое высочайшее вмешательство. Кающийся в Чр. Сл. Ком. Белецкий не преминет упомянуть, что «Астория» была центром приезжающих из-за границы «шпионов».

Это, очевидно, не было ни для кого секретом. Сам Родзянко пишет: «Все знакомые В. отворачивались от нее». См. дальше запись в «дневнике» министра ин. д.

По записи Палеолога и второе письмо не было запечатано, и Сазонов мог его прочесть. Очевидно, и прочел – по крайней мере, Палеолог со слов Сазонова приводит фразу из этого письма брата, высказывавшего надежду, что Императрица, сделавшись русской, вероятно, не выбросила из своего сердца и старую родину.