Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Воля его развязалась этим страстным желанием жить. Гордость благородной души позабылась. Жестокая мука показалась невыносимой. Смятение закружило, жуткая картина встала перед мысленным взором.

Вот сошёл по высоким полустёртым ступеням. Стопудовая дверь проскрипела тягуче, пропуская жертву в душный подвал. Тусклые факелы зловеще дымили под закоптелыми низкими водами. Гадко смердело гарью и сыростью. У дальней стены возились молча чёрные тени.

На длинном деревянном столе наготове лежали плети, гвозди, шила, ремни, иголки, железные прутья, щипцы, молотки. В углу с душной вонью пылали угли раскалённой жаровни.

На круглом вертящемся табурете сидел человек, руки были туго скручены за спиной. Одна холщовая рубаха болталась на щуплом, мелко трясущемся теле. Отчаянное лицо, поросшее жидкой русой бородкой и круглыми реденькими усами, безумно молча кричало.

Мужчиной деловито занимался палач. Схвативши в жёсткий кулак жидкие косицы рыжеватых волос, срезал их большими овечьими ножницами, брезгливо отбросил косицы, швырнул ножницы и начисто выбрил маленькую головку, и головка забелела как мел.

Это был Джон, по фамилии Тьюксбери, который продавал в Лондоне кожи. Ходили тёмные слухи, будто этот Джон еретик, но при тщательном обыске умелых слуг кардинала Уолси этому слуху не нашлось никаких доказательств.

Теперь доказательства его отступления от истинной веры искали в душном подвале.

Размеренно и холодно падал вопрос:

— Где ты прячешь эти поганые книги?

Глаза Джона, казалось, размякли от ужаса. Голос срывался, чуть слышно шептал:

— Нет у меня! Ничего нет! Верьте мне, верьте мне! Умоляю вас, верьте мне!

Палач деловито приладил к голому темени тёмный мешочек с мелко наколотым льдом.

Джон сжался в комок. Взгляд его стал умоляющим. Губы поблекли, тоже побелели как мел. Зуб на зуб не попадал. В одно мгновение посинела нездоровая кожа лица.

Равномерно и холодно падал вопрос:

— Где ты прячешь эти поганые книги?

Джон беспомощно растягивал рот:

— Нннеее... нннееет у мммеееннняааа... нннеет...

Смахнув с головы подмокший мешок, сорвав с длинным треском рубаху, палач легко швырнул дрожащее тело на узкую низенькую скамейку, Прикрутив ноги и плечи ремнями, двое подручных торчком приподняли нижний конец скамейки и принялись вливать в беззащитного человека горячую воду.

Джон висел перед ними вниз головой. Его тощий живот набухал, превращаясь в неестественный шар. Глаза наливались мучительной кровью. Щёки пылали черно-красным огнём.

Равномерно и холодно падал вопрос:

— Где ты прячешь эти поганые книги?

Губы Джона зашевелились. Распухший язык издал какие-то невнятные звуки.

Равномерно и холодно падал вопрос:

— Где ты прячешь эти поганые книги?

Джон медленно прикрыл распухшие почерневшие веки и в знак отрицания повёл головой.

Палач рывком освободил его от широких ремней. Подручные подхватили под руки покорное тело и посадили верхом на острую крышку гранёного дубового гроба, изобретённого инквизицией для беседы с еретиками. Между ног покорного тела вонзилось остриё. Истекая горячей водой, страшно худея у всех на глазах, Джон рванулся, завыл, но его тут же придавили сильнее.

Размеренно и холодно падал вопрос:

— Где ты прячешь эти поганые книги?

Джон извивался, жалобно выл.

Подручные напялили на тонкие ноги рыжеватые сапоги, сшитые из сырой необделанной оленьей кожи, и поставили под ними жаровню таким образом, что сапоги задымились и просыхающая кожа сдавила живые ноги мертвящей манжетой.

Равномерно и холодно падал вопрос:

— Где ты прячешь эти поганые книги?

Глаза Джона безумно выкатились из тесных орбит. Лицо почернело. Слюнявая пасть величиной с мужскую ладонь взревела бешено:

— Вввааа...

Его почтительно тронули за рукав:

— Мастер, вас ждут в королевском совете.

Уронил:

— Продолжайте, пока не услышите правду.

И ушёл по стёртым ступеням нести несносимое бремя государственных дел.

А Тьюксбери не признался ни в чём. Неделю спустя его, обвинённого в ереси, сожгли на костре и три дня держали почерневшие кости на высоком обгорелом столбе.

Мор смахнул мелкий пот с похолодевшего лба. Громкой дрожью против воли стукнули зубы. Точно оледенели пустые глаза.

Не будет ли его мука страшней во сто крат?

На месте не сиделось. Ухватив за спиной кисть руки, сжав её, как тисками, но не чувствуя боли, узник метался по клетке, то кругами бежал, то из угла в угол, то от стены к стене, попеременно испытывая бессильную ярость и злое бессилие.