Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Подумав о том, до чего же слаб человек, всё-таки взял кусочек хвоста, вдохнул чудный запах и открыл было рот, да тотчас положил обратно на блюдо и внезапно спросил:

— А дети-то есть у тебя?

Переступив с ноги на ногу, разводя виновато руками, рассмеявшись коротко, хрипло, охранник ответил как-то слишком беспечно:

— Может, и есть где-нибудь.

Почему-то отведя глаза в сторону, задумчиво, почти безразлично проговорил:

— Когда у человека есть дети, ему легче жить, зато тяжелей умирать.

Охранник покачнулся неловко, и широкие тени испуганно прыгнули по стене, похожие на чьи-то длинные, дразнившие языки:

— Семья для солдата обуза, смерти всё одно не минуешь, хоть Мадонне, хоть чёрту молись, так помереть бы нашему брату уж лучше в бою.

Вздрогнул и пристально взглянул:

— Ты сказал, что хорошо бы в бою?

Тот объяснил простодушно:

— Это верно. Насмотрелся я, как помирают от ран, а лучше было бы не глядеть. Как особенно слабый плачет, кричит. Пока молод был, так глядел, что с молодого возьмёшь. Так если по правде, чисто, славно в бою помирать. Ты только представь: стоял человек, обязательно босиком, ты это учти, чтобы, значит, пальцами в землю вцепиться, силы побольше набрать и выбить стрелу ярдов на пятьсот, на шестьсот. Так вот стоял, натягивал лук, тут стрела прямо в лоб, он и застонать не успел. Однако ж по мне в самый раз на полном скаку. Этак мчишь не помня себя, даже понять не успеешь, а уж и нету тебя, один прах. До скольких разов так скакал, а ни разу не видел, как падали рядом, не до того. Лишь после, как проедешь тихим шагом обратно к обозам своим, всюду лежат, все почти мёртвые, редко кто жив: не меч, не стрела, так затоптали конём. Славно так-то бы помереть, да уж не придётся теперь. Всё больше в охране я. Старый стал. Да и о походах что-то теперь не слыхать. Король-то наш, что ли, утих?

Ему бы тоже сейчас на коня, да тоже стал стар, и всё последнее время охраняют его:

— Может, ещё повоюешь, солдат.

Серые глаза так и блеснули в ответ:

— Вот это бы хорошо! Так хорошо! Затаскался я тут, заскучал.

— Я смотрю, тебе в офицеры пора.

— Нет, зачем в офицеры? В офицеры мне ни к чему.

— Не любишь командовать?

— Ты, как я понимаю, в бою не бывал никогда?

— Не бывал.

— Тотчас видать. А я вот бывал, и моё мнение таково, что ни один человек не может командовать, когда имеет дело с такой массой людей. На поле-то боя события всегда разворачиваются иначе, чем придумали перед тем командиры, и если кто возомнит, будто способен предвидеть, кто куда повернёт да кто в кого попадёт, тот погрешит против Господа. Каждый должен делать, по моему разумению, только то, что может и к чему призван, да при этом не забывать, что всё, что содеял, лишь исполнение Замыслов Господа, которое подчас начинается с мелких происшествий где-нибудь на опушке, если стрелки успели вбить колья в землю, чтобы защититься от конницы, а сзади, по причине леска, их нипочём не возьмёшь, и которое оборачивается победой, дарованной Господом нынче той, а завтра другой стороне. И тайна эта столь велика, что непостижимым образом одни королевства слабеют, слабеют и исчезают совсем, а другие вдруг возникают и крепнут.

В самом деле, ему бы тоже грудью пойти на врага, и зачем-то спросил, заранее зная ответ:

— А ты не хотел бы жизнь прожить, как прожили отец твой и зять?

Солдат зевнул, вновь переступил с ноги на ногу, вспугнув широкие тени, запрыгавшие по стене:

— Вот этого нет. Не хочу ковыряться в навозе. Есть одежда, еда, а там глядь: товарищи меня закопают, как надо, и славно выпьют у меня на поминках. Одна беда — спать в карауле нельзя, так ведь бывало, тоже отец не спал по три дня, когда телились коровы, своими руками телят принимал.

Кивнул головой на поднос:

— Тогда выпей ещё стаканчик, солдат.

Шагнув широко, с готовностью нацедив себе до краёв из кувшина, воин выпил в растяжку и снова вытер влажные руки заскорузлой рукой:

— Вот за это спасибо. Неплохое винцо. Ты-то отчего же не пьёшь? Тебе-то бы это нынче в самую пору. У нас уж всегда перед боем.

Ответил:

— Ночь длинна. Успею ещё.

Охранник всполошился:

— Ну, мне пора. Заговорился я тут.

Улыбнулся ему:

— Прощай, если так.

Солдат постоял, с недоумением глядя перед собой, точно хотел потолковать с ним ещё, да лейтенант уже грозил у него за спиной:

— Прощай же и ты. Славное тебе прислали винцо.

Ещё раз кивнул на кувшин, однако старый вояка или не понял его, или не решился в третий раз выпить, нерешительно повернулся и вышел, переваливаясь на кривых, но крепких ногах.