Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Оставался ещё один шаг, и Генрих колебался.

Там, в парадных залах дворца, собирались придворные в пышных одеждах, в бриллиантах, перьях и жемчугах, чтобы сплетничать, интриговать, танцевать и веселиться весь вечер. Нынче не хотелось туда. У кого мог найти достойный совет? Между ними не оставалось теперь никого, кто был близок, кому мог вполне доверять. Кромвель, его новый канцлер и главный викарий? Этот ненасытный приобретатель, этот палач?

Государь остался один и долго бродил по кабинету, размышляя и не находя окончательного решения.

Потом оделся солдатом и незаметно выскользнул из дворца.

Дверь распахнулась ударом ноги.

Мор вздрогнул и побледнел.

В дверь, набычившись, вдвинулся старый солдат с медным подносом в вытянутых руках. На подносе горели высокие свечи. В их свете что-то виднелось. Солдат ступал осторожно. Лицо, освещённое снизу, было сосредоточенным. Провалы глаз смотрели прямо перед собой. Непривычные руки приметно дрожали. Солдат был без кольчуги и шлема, с голым черепом, в одной застиранной холстинной рубахе, и потому казался ещё простодушней, чем прежде. Узник приподнялся и сел, поджав ноги, ожидая, что объявят ему. Солдат весь напрягся и осторожно, со стиснутыми зубами водрузил ношу на стол, выпрямился, облегчённо вздохнул и произнёс, дружески улыбаясь всем ртом, в нём недоставало передних зубов:

— Посмотри, какие богатства, мастер, жалует тебе наш щедрый король!

Томас медленно, без желания встал, подошёл и увидел высокий кувшин, большое блюдо с кусками варёного мяса, блюдо поменьше с тушёными овощами, ещё одно с жареной рыбой, горку фруктов и довольно много сластей, к которым был всегда равнодушен. Давненько ничего не едал, кроме хлеба, холодной воды да варёной говядины, которую Дороти приносила ему потихоньку от стражи, и потому угадал, что означала для него эта пышная трапеза. Пора было в самом деле собираться в дорогу, и философ испытал облегченье. Бодрость духа вернулась. Мор ощутил внезапный прилив свежих сил, и надо было что-нибудь сделать, чтобы ослабить энергию, излишнюю в эту минуту. Что ж, решительно уселся за стол. Аромат жаркого ударил в затрепетавшие ноздри. Сделалось влажно и сладко во рту от набежавшей обильной слюны. В пустом желудке тоскливо заныло, какие-то странные судороги пробежали по впалому животу. У него обнаружился аппетит голодного льва.

Лицо солдата наполовину в густой бороде расплылось ещё шире:

— Есть чем поживиться, не правда ли, мастер?

Ответил почти машинально:

— Спасибо тебе.

И в ту же минуту подумал о том, что от этого сочного мяса, пожалуй, голова завтра утром окажется слишком тяжёлой, и взялся за рыбу. Неровные большие куски были покрыты маслянистой коричневой коркой, приятно захрустевшей на жадных зубах, белое мясо было пленительно мягким и свежим, чуть припахивая тиной реки, где часов пять или шесть перед тем ещё мирно пасся этот жирный судак. Пленник торопливо хватал кусок за куском, жуя кое-как, сразу отыскивая глазами другой, ещё зажаристей, смачней, выплёвывая тонкие кости, и тут же глотал, мучительно наслаждаясь этой последней радостью жизни.

Старик застыл перед ним в нерешительности.

Может быть, осточертело торчать в кордегардии в ожидании смены. Ему тоже не хотелось, чтобы охранник уходил. Испытывая ласковое тепло первого сладчайшего насыщения, взглянув на припухлые красноватые веки солдата, сказал первое, что пришло в голову, как только завидел, что тот наконец поворотился спиной, намереваясь уйти:

— Ты бы поспал. Вид у тебя утомлённый. Ведь я не сбегу.

Воин с готовностью переступил на прежнее место, широко расставил мускулистые ноги в чёрных чулках и стоптанных башмаках, оправил рубаху и сокрушённо покачал головой:

— Ты, конечно, не убежишь. Куда бежать-то тебе? Однако нам этого не положено, мастер. До смены ещё далеко. Как тут уснуть?

Вытянув двумя пальцами кость, застрявшую между зубами, ещё раз шутливо заверил верного стража:

— Клянусь Геркулесом, что не сбегу. Так что усни.

Тот сложил руки на животе:

— Это верно, только нашему лейтенанту на это плевать. Если застукает спящим, даст по зубам или прикажет плетей. Так уж лучше я потерплю до рассвета.

Налил вина в серебряный кубок, вдруг приметив, что на подносе стояло их два:

— Тогда выпей немного, и, может быть, ночь пройдёт для тебя незаметно.

Солдат не чинясь, взял кубок, выпил неторопливо, прижмурив глаза, постоял так с минуту, поставил кубок на прежнее место, неожиданно звонко звякнув по серебру серебром, смутился и виновато сказал: