Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Тут приятели заржали, как кони.

Вверху с треском поднялось окно, скрипнули ставни в давно не мазанных петлях, сердитая голова в ночном колпаке громко взвизгнула, перегнувшись во тьму:

— Стража!

Почтительно ожидавшие слуги, приняв этот крик за сигнал, вздёрнули вверх тускло горевшие фонари.

Они зашагали вперёд.

Это была благословенная встреча. Они сблизились тотчас, тесно сдружились. Томас пригласил Эразма в свой дом, и тот с охотой у него поселился.

Вокруг Эразма точно сами собой собирались друзья.

Оставив преподавание в Оксфорде, Уильям Гроцин стал каноником в церкви Святого Лаврентия.

К ним присоединился школьный учитель Уильям Лили, получивший в Оксфорде учёную степень, совершивший паломничество в Иерусалим, на Родосе изучивший язык Перикла и Демосфена, работавший над составлением школьной грамматики.

С ними был Томас Линакр, лейб-врач короля, изучивший греческий язык под руководством Полициано, читавший Гелена и Гиппократа в оригинале, прослушавший курс медицины в Ферраре, получивший степень доктора в Падуе, издавший в Венеции у мессера Альдо Мануцци в греческом подлиннике труды Аристотеля, взявшийся переводить «Метеорологию» на латинский язык, но увлёкшийся вскоре переводом Гелена.

К компании примкнул Колет, сын мэра, изучавший теологию в университетах Франции и Италии, приходивший в негодование от крови и грязи, которыми

Александр Борджиа позорил папский престол, слышавший грозные проклятия Джироламо Савонаролы, вскоре сожжённого на костре, увлёкшийся трудами мессера Джованни Пико делла Мирандолы, заслуживший дружбу Марсилио Фичино, восхищавшийся божественным Плавтом, читавший лекции в Оксфорде, позднее ставший деканом собора Святого Павла.

Это было спасительное содружество, спаянное общими чувствами и общими помышлениями. Едва возникало новое впечатление, едва зарождалась новая мысль, их влекло неудержимо друг к другу. Они спешили рассказать, поделиться, поведать другим, чтобы доставить им ту же радость, развеять печаль, проверить себя, всесторонне и обстоятельно обсудить и развить любую догадку или отбросить её, вместе ступить на любую тропинку познания.

Друзья торжественно обставляли каждую встречу, служили благодарственную обедню, чинно рассаживались по деревянным скамьям, угощались плодами земли и пили лёгкие вина, избирали тему беседы, и кто-то один рассудительно обосновывал тезис, сопровождая всякую мысль многими ссылками на латинских и греческих авторов, а кто-то другой неторопливо и обстоятельно, с такими же ссылками на тех же латинских и греческих авторов выдвигал антитезу. И жарко вскипала беседа, то превращаясь в яростный спор, то затихая в глубокомысленном синтезе. И роились новые мысли, со звоном сшибались новые доводы, выступала во всём блеске необъятная эрудиция. Всё ближе и ближе казалась неуловимая истина, которая указала бы им, как должна быть устроена жизнь, чтобы восторжествовали справедливость, образованность и добро.

Наконец их утомляла словесная битва. Тогда кто-нибудь брал тихострунную лютню, где изображён был непременный Орфей, и молодые люди танцевали и пели для отдыха. Потом с обновлёнными силами спешили на новые поиски истины.

А если задушевного друга не было рядом, если не с кем было поделиться и обсудить, жадно хватали перо и бумагу и писали тридцать, писали сорок страниц в соседний дом, на соседнюю улицу, в соседний город, в деревню, в другую страну, хоть за тридевять земель в тридесятое царство. Эпистола была для них то же, что для говорящего бывают глаза. Тех, кто отсутствовал, она делала зримым, и становились ещё более близкими те, кто был далеко.

Благодаря этим белым или чуть желтоватым листам, исписанным торопливой рукой, единомышленники соединялись в нерушимое, хоть и не видимое постороннему глазу содружество, которое охватывало тонкой сетью весь континент. И вот ещё замечательно что: в их содружество втеснялась даже история, потому что эпистолы обращались не только к живым, но и к тем, с кем их навеки разделили века. Многие из собратьев ни разу не видели друг друга воочию, но каждый знал почти всё обо всех остальных, не покидая своего захолустья. Каждая эпистола списывалась и переправлялась к другому, точно она была адресована всем, да она и была адресована всем, так что каждая мысль доходила до каждого члена содружества и существовала для всех.

Тогда, забросив латинские книги, с упорством и страстно схватился за греческие. Уроки языка давал ему Гроцин. Линакр читал ему вслух Аристотеля, сопровождая каждый параграф своим толкованием. Колет знакомил с любимым Платоном.