Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Раздумчиво не согласился:

— Можно в любом другом месте хранить свободу души, как в любом другом месте можно приумножить познания.

Эразм подхватил:

— Особенно здесь, на вашем очаровательном острове! Здесь столько учёности, доброты! И не поверхностной, пошлой учёности выскочек, самодовольных и от самодовольства пустых, но глубокой, истинной, доподлинной, древней, как в латинском языке, так и в греческом. Как ни странно, я и думать почти перестал о своей поездке в Италию. Если поеду, то разве только за тем, чтобы там побывать. А ещё для чего? Когда я слушаю Колета, моего здешнего друга, сдаётся, что я слышу Платона. А кто не подивится обширным познаниям Гроцина? А как утончённы и глубоки суждении Линакра! Клянусь, я изумлён, сколь велики плоды древней учёности в этой стране! Архиепископ Уорхем, благодарю Господа, назначил мне пенсию, чтобы я мог подготовить к изданию Новый Завет в первоначальном исправленном греческом виде с переводом на латинский язык! Все клянутся нынешним текстом, даже в суде, а он так не исправен, что должно быть стыдно поклясться!

Томаса ошеломила грандиозность работы, предстоявшей Эразму.

Он и сам размышлял о необходимости возвратиться к незамутнённым истокам учения, к тем чистейшим началам, которые возвестил грешному миру Христос. Не мог не убедиться, читая и перечитывая, что с течением времени эти истины были искажены и полузабыты, но сознавал, что к подобным трудам ещё не готов.

И вдруг в этом не совсем ясном, словно бы сбивчивом человеке, так легко, так непринуждённо то и дело противоречившем себе, ему открылась подспудная и несокрушимая сила.

Восхищенный, растроганный, неуверенно, негромко сказал:

— Труд бессмертный. Святой.

Тихонько смеясь, толкнув его дружески в бок, Эразм загадочно плёл кружева слов:

— Пенсию станут выплачивать до той счастливой поры, пока исправный текст не будет готов, да ещё к нему исторический комментарий, языковый, литературный. Это же целая жизнь! Куда мне спешить? Я теперь обеспечен по гроб!

Морщась от боли в боку, не поспевая следить за капризно менявшимся тоном и смыслом речей, с неудовольствием поспешно воскликнул:

— А надо же, прямо необходимо спешить и спешить!

Неожиданно выпустив его руку, остановись под выступавшим глубоко в улицу вторым этажом трёхэтажного дома со слабо мерцавшим светом в верхнем окне, пробивавшемся сквозь щели старых, рассохшихся ставней, странно вытянув тонкую шею, Эразм изумился:

— Я-то спешу, я-то аллюром вперёд, а источник иссякнет, и, блудный сын, возвращайся к монахам, которые громко требуют подаяния по всем придорожным трактирам, постоялым дворам, на пристанях и под конами крестьянских домов, к немалому ущербу остальной нищей братии! Уж нет! С какой же стати себе-то вредить? Сам рассуди.

Тоже остановись перед ним, разглядывая его в полутьме, ощущая, как бешенство поднимается мягкой волной, застилая глаза, рассердился, сжав кулаки:

— Мы утратили что-то самое главное! С каждым днём мы всё больше запутываемся! Мы всё дальше отступаем от цели! Мы, должно быть, двинулись в обратную сторону! А что ты? Ты должен, ты прямо обязан спешить, ибо это не одно лишь твоё, это общее дело!

Легко подскочив, достав рукой до карниза, обтирая пальцы белоснежным платком, сверкавшим в ночи, как пылавший костёр, Эразм с сожалением проговорил:

— В Англии у меня нет под рукой необходимых пособий. Если спешить, пришлось бы уехать от вас.

Мор настойчиво торопил:

— Надо ехать! Вели скорее седлать. Я провожу тебя до заставы, если пожелаешь, провожу до самого Дувра и там посажу на корабль.

Встряхивая платок, метавшийся в воздухе белым крылом, Эразм беззаботно отнекивался:

— С вашего острова жаль уезжать. Климат приятный, для здоровья полезный. Экая благодать!

Вдруг осознав, что ловкий Эразм лишь с тончайшим искусством морочит его, мрачным голосом возразил:

— Скоро туманы, дожди. Ноги простудишь. С больными почками прямо беда.

Изящным движением складывая платок, склонив голову на бок, голландец, притворно вздыхая, спросил:

— Что туманы, дожди, даже почки, когда среди новых друзей я встретил тебя, с твоим счастливым, нежным характером, благородней которого едва ли когда прежде создавала природа, а ведь природа щедра не только на злое, но и на доброе.

Сдерживал смех, прищуривая глаза, приблизился совсем близко к нему и ответил:

— Тогда я запру тебя и не выпущу никуда, пока подвиг твой во имя Христа не свершится!