Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

Огромная толпа стояла перед ним и ждала слова своего пастыря.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! — начал службу отец Иоанн. — Возлюбленные братия и сёстры! — растроганно глядел на красивые, одухотворённые верой, лица простых русских людей. — Нам — русским православным людям, необходимо с особым благословением и тщанием блюсти чистоту и неповреждённость Святого Православия и России. Россия! Святая Русь! Дом Пресвятой Богородицы! Что стоит за этими, казалось бы, простыми словами?! За ними стоим МЫ!!! Русские люди! Россия есть государство народа русского, которому Господь вверил жертвенное, исповедническое служение. Народа–богоносца, народа–хранителя и защитника святынь веры, — с любовью глядел в добрые лица жадно слушавших его людей. — Народ!.. Это не простое слово… Это — МЫ! Мы — живы! Мы — есть! Мы — будем!..

ПОКА ВЕРИМ!!!

ВЕРИМ В БОГА!

ВЕРИМ В РОССИЮ!

Прошла зима, а за ней и весна.

Ранним июньским утром, заспанный Ефим, с вечной соломой в торчавших во все стороны волосах, но в новом пиджаке и чистой рубахе, вёз в ландо семью Рубановых, встретив их на станции в уездном городке, домой в родную Рубановку.

Что может быть приятнее поездки на лошадях ранним летним утром…

Когда чисто и тихо на душе. Когда чисто и тихо в воздухе, а из–за далёкого леса, освещая верхушки деревьев и серебря росу на зелёной траве, поднимается ещё более далёкое красное солнце.

— А давай–ка, братец, провези нас обходной дорогой, — велел ямщику Максим Акимович и жестом руки отмёл все возражения жены. — Давно я не был на родине, — встав и сняв фуражку, перекрестился на мутно видневшиеся в утренней дымке синеватого тумана, казалось, висевшие в воздухе, купала Покровской церкви. — Родина! — испытывая на языке вкус этого слова, ещё раз произнёс Максим Акимович, усаживаясь в раскачивающийся возок, и стыдливо отвернулся к старым кривобоким ракитам по краям бесконечной русской дороги и пальцами, незаметно смахнул набежавшую слезу.

То была такая редкая слеза счастья от спящих по сторонам зелёных лугов, от прозрачного воздуха, от бескрайнего простора вокруг, от испарений земли после тёплой ночи, от бесконечной русской дороги, то поднимающейся вверх, на пригорки и косогоры, то уходящей вниз, в лощины и овражки с прохладным ручьём. И пыльный лопух, и белая берёзка, и ромашки с васильками, и облака белого тумана над сонной ещё Волгой, с покачивающимся отражением ракит, и русская деревушка, и встреченное стадо, и запах

молока, и мычанье коров, и звон бубенцов, и топот лошадиных копыт, и ветерок, нежно гладящий щёки… И всё это — РОДИНА!..

Максим велел остановить коляску у бревенчатой старинной часовни с почерневшим от солнца и дождей крестом, и вновь перекрестился, сняв фуражку. Выйдя из экипажа, встал на колени и подставил ладонь под прозрачную, студёную ключевую струю, стекавшую из позеленевшего и покрытого мхом деревянного желоба в небольшой пруд.

Попробуйте, как вкусно, — предложил жене и сыновьям, шумно, по–детски, схлёбывая с ладони ледяную влагу.

Ирина Аркадьевна отказалась, а мальчишки с шумом выпрыгнули на мелкую, густую, мягкую травку, с удовольствием ощущая её под ногами, и тоже подставили ладони под тонкую прозрачную струю, отведав студёной родниковой воды.

И снова простор бесконечной дороги, и полосатый дорожный столб, и близкий уже лес, к которому вела узкая, заросшая низкорослой травкой колея.

Солнце постепенно стало ярко–жёлтым и начало ласково пригревать. А в лесу всё ещё было прохладно, и стояла вековая, как при сотворении мира, тишина.

Лошади шумно встряхивали гривами и фыркали. Усталые тени ложились поперёк дороги, безболезненно прокатываясь по лошадиным спинам, по путникам в коляске, и терялись в ветвях деревьев и кустарников. И снова яркое солнце, и зелень полей, и утренняя песня жаворонка, и село с церковью, и деревенские собаки, трактир с вывеской, и шаткий мостик, и вот она — Рубановка.

В третий раз, сняв фуражку, перекрестился Максим и заиграл желваками, с трудом удержав слезу, когда проехали арку с единицей и семёркой, объехали корявую акацию с бронзовым конногвардейцем и остановились у широких ступеней парадного подъезда.

Пока прислуга распаковывала чемоданы и таскала в дом вещи, Максим Акимович ходил по комнатам, дотрагиваясь до дедовских диванов, вдыхая запах давно ушедших лет, и чувствуя себя маленьким мальчиком. Представив, что за той вон дверью, в старом «вольтеровском» кресле, сидит его матушка и вышивает, а рядом отец в синем халате с малиновыми кистями, рассеянно глядит в книгу, думая о своём, и курит длинную черешневую трубку, раскрыл дверь и увидел старую свою няню, благоговейно чистящую суконкой и мелом икону Божьей Матушки в серебряной ризе.