Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

— Чего-о? — задал мучивший всех вопрос Зерендорф.

— Не чего, а кого! — уточнил Дубасов. — Строевые занятия…

— Перекличку! — выдвинул своё предположение Дроздовский.

— А може–е–т?..

— Хватит предположений, Колчинский, — выручил будущего однополчанина фельдфебель. — Р–р–азойдись! — рявкнул он.

Но вечером Рубанов подвёл будущего сосолуживца по лейб–гвардии Павловскому полку — слинял в самоволку. Прихватаив, к тому же, портупей–юнкера Дубасова.

— Портупе–и–ч, — когда шли по вытоптанной уже юнкерской тропе, обратился к Дубасову Аким, — цветы рвать будем?

— Нет! — коротко ответил тот, терзаемый каким–то нехорошим предчувствием.

— Не переживай. До вечерней поверки успеем с дамами повидаться, — высказал своё видение предмета Рубанов, с интересом наблюдая, как приятель стегает прутиком цветы.

«Это у портупей–юнкера становится дурной привычкой», — пожалел безвинные растения Аким.

Пожалел их или свой зад, и попавший под раздачу ударов воинственный шмель.

— А–а–у-у–ё–п! — по–рубановски закончил Дубасов, держась за глаз.

— Тренируешься что ли? — удивлённо поинтересовался у приятеля Аким и, обогнав его, разглядел покрасневшее веко.

— Шмелюга, козёл ж–жуж–ж ливый, за глаз тяпнул, — махал вокруг себя прутиком Дубасов.

Аким, на всякий случай, отошёл от него подальше.

— Да не-е, пчела, наверное. Пойдём скорее к Бутенёвым, там мадемуазель Ольга чего–нибудь холодненькое к твоей ране приложит.

— Чего холодненькое–то, — заинтересовался Дубасов.

— Ну, подсвечник там или пятак. На что воображения хватит.

Воображение в семье Бутенёвых было богатое. На даче с приходом гостей начался форменный кавардак. Сам капитан кинулся к Дубасову с саблей наголо, по пути вспоминая, как его в русско–турецкую кампанию укусила вражеская оса величиной с воробья.

— Только боевая сталь и излечила.., а то бы — прощай вольнопёрское око, — стремился, несмотря на сопротивление инвалида, приложить к его глазу целебную саблю.

Горничная совала в глаз страдальцу огромный медный шандал с огарком свечи.

Зинаида Александровна, сострадая, тыкала в лицо мученику серебряным портсигаром с надписью на крышке «Герою Плевны».

Вера Алексеевна держала в ладони целую горсть меди, но боевых действий пока не предпринимала.

Ольга, стоя в сторонке, ехидно, по мысли потерпевшего, смеялась.

Натали принесла смоченный в холодной воде платок. Его–то и выбрал из всех предлагаемых лечебных предметов Дубасов.

Когда дачные страсти вокруг покусанного немного улеглись, стали рассаживаться за столом.

— Милости просим… Милости просим… — чему–то радуясь, наверное, приятным воспоминаниям, бесконечно повторял хозяин дома.

Виновнику переполоха поставили красивый венский стул с привязанной подушечкой.

Придерживая левой рукой у глаза платок, правой подносил ко рту чашку с чаем, с обидой глядя на Ольгу, будто это она подослала дрессированную пчелу.

Рубанов, напротив, был очень даже рад поднявшейся суматохе, от которой у него прошла первоначальная робость.

— Ещё револьвер очень в таких случаях помогает, — шутливо развивал военно–медицинскую тему капитан, забыв в этом сумбуре о кашле.

— Скажешь ты, батюшка, — с улыбкой попеняла ему супруга, — страсти какие за столом говоришь, — в шутку начала она ворчать.

— Предлагаете застрелиться, чтоб не болело, — поддержал шутку одноглазый, положив на стол тёплый уже платок.

— Ого! вот это Кутузов! — рассмешил юных дам Рубанов, без всякого сочувствия глядя на затёкший глаз. — Пчела укусила, делов–то… Меня в Рубановке не раз кусала и живой.

Застеснявшись, Дубасов прикрыл око чашкой.

И вновь началась весёлая суета. Капитан размахивал серебряным блюдом, Ольга — ножом, горничная — мясорубкой, и лишь Зинаид Александровн не поменяла рецепт, держа в руках всё тот же героический портсигар.

Натали, глядя на возобновившийся кавардак, на этот раз весело смеялась, а Рубанов, стараясь перекричать гвалт, развивал зоологически–траурную мысль, что пчеле пришлось ещё хуже, потому как она совсем околела.

Дубасова эта грустная ситуация с пчелой немножко взбодрила, ведь для солдата нет ничего лучше мёртвого врага.

Под шумок Аким с Натали ушли в сад. Она сидела на качелях, а он, легонько раскачивая их, рассказывал, какой выбрал полк и где будет служить.

— Папа′ болеет, — неожиданно произнесла Натали, когда Аким замолчал. — Думает, что никто не догадывается. Старается шутить, иногда даже дурачится по–мальчишески, стараясь развеселить нас. Не хочет, чтоб грустили или, не дай Бог, жалели его, — лицо её стало грустное, плечи поникли, а глаза затуманились от слёз.