Валерий Марченко - Калинов мост

Здесь же на таёжной поляне, где неестественным образом угадывались собранные из дощатых щитов бараки, окончился путь в никуда пригнанной в Парабель первой партии ссыльных.

– Эй, народ! Становись! – взмахнул фуражкой Огурцов, помощник командира взвода Томского конвойного полка ГПУ.

Помкомвзвода присел на пень-колоду у кучи стружек и обрезков, оставшихся после сборки барака. Разорванная на части колонна спецвыселенцев, отмахиваясь от проклятого комарья, вышла на поляну, насторожено вглядываясь в хвойный лес, оживший вдруг под напором ветра. Опустив на землю узлы, чемоданы, оставшиеся при себе с дороги на спецпоселение, люди в безмолвии ожидали решения Огурцова.

– Не иначе к грозе? Так что ли, товарищ командир взвода? – нахмурился начальник конвоя, обращаясь к Агееву, гарцевавшему на коне.

– Похоже, Огурцов, – согласился чекист, щурясь на иссиня-тёмную тучу, вылезшую из-за шумевших вершин кедрача.

– Да-а-а, идрит твою налево, невезучий сегодня день, – вздохнул старший конвойный, отирая липкий пот с загривка спины. – Э-э-х, передали бы вам контингент и назад… А та-а-ак, хлебай кисель из дождя…

– Не-е-е, брат, с кондачка не пройдёт. Оформим по порядку: сдал – принял, по стакану ─ и за следующей партией. Похоже, так и будет. Ещё свидимся, Огурцов. Однако, не нравится мне туча. Вишь, что творится, идрит твою корень?

И верно, росчерком кривых зигзаг полыхнули зарницы, возвещая о приближении ночной грозы. Тревожный вздох громовержца едва слышимым рокотом недовольства прокатился по западу и пошёл дальше, сметая на пути стаи перелётных птиц, не успевших упасть в прибрежную осоку таёжных болот и озёр. Убедительные перекаты урчавшего грома прошлись над ссыльными, развеяв сомнения в отношении исключительности вышних сил. Природа сжалась в ожидании стихии, словно предполагая, что светопреставление, наметившееся разразится в ночи, очистит души людей от несправедливости и скверны.

Полыхнуло. Бешеный всплеск молнии разорвал небосвод на куски. Ослеплённые вспышкой люди, осеняя себя крестом, упали на колени. Дед Лаврентий зачастил скороговоркой молитву: «Господи Боже наш, утверждаяй гром, и претворяяй молнию, и вся деяй ко спасению дел руку Твоею, призри Твоим человеколюбием, избави нас от всякия скорби, гнева и нужды, и настоящаго прещения: возгремел бо еси с небесе Господи, и молнию умножил еси, и смутил еси нас».

Ухнуло с такой силой, что крепкие мужики-бригадиры Мезенцев и Щепёткин, не ожидая милости от судьбы, пали на землю, искоса наблюдая за светопреставлением в взбесившейся ночи.

– Уведём людей от сосны, Иван, ударит молнией – порешит всех! – крикнул Мезенцев Ивану Щепёткину.

– Стой, дуралей! Охрана откроет огонь! Я к Огурцову.

– Давай быстрей!

Щепёткин рванул к начальнику конвоя.

– Гражданин начальник! Щепёткин я, бригадир.

– Куда прёшь, зараза? Стой!

– Товарищ… тьфу, гражданин начальник! Людей поубивает молнией! Уводите от деревьев выше – на открытое место к баракам. Видите, что творится?

– Мать твою ё… Куда вести? Кругом лес.

– Уберите людей к баракам, на поляне безопасней!

– Огурцов, – вмешался Агеев, сдерживая испуганную лошадь, – он правду говорит. Командуй своим убрать людей на чистое место.

Начальник Томского конвоя, вытаращив глаза, дёрнулся к лежавшим на земле людям, вернулся и, заматерившись на чём свет стоит, заорал:

– Конвой, слушай мою команду! Подъём! Людей к баракам! Петров, слышишь меня?

– Так точно, товарищ помкомвзвода, слышу, – откликнулся конвойный с рыхлой фигурой и животиком на выкат.

Назначенный Огурцовым исполнять обязанности командира отделения вместо утопшего Сидоренко, Петров оправдал доверие начальника конвоя.

– Какого хрена торчишь? – вскричал Огурцов. – Вперёд!

Петров кинулся к людям, отдавая команды на бегу:

– Встать! Кому говорю? Встать, живо! Направление движения – бараки! Там – стой и на землю! Шевелись, сволочи!

Люди вскочили, и, сбивая друг друга с ног, кинулись к дощатым сооружениям.

– Хорошо! Хорошо! Шевелись! Конвой, не отставать! Дед, какого хрена сидишь? Встать! Я кому говорю? Встать!

Петров взмахнул прикладом винтовки над головой старика.

– Какого…

И остановил замах оружием пролетарской справедливости, увидев обращённый в Небо иступленный взгляд бедолаги, просившего у Бога нечто для всех, подлежавших обесчеловечению в угодных нехристям условиях. Безумное выражение заросшего лица старца, шептавшего молитву Богу, остановило Петрова от решительных действий. Он остановился перед стоявшим на коленях стариком, вершившего молитву Богу: «Примирися, Благоутробне, к Тебе прибегаем, и богатыя щедроты Твоя ниспосли на ны, и помилуй рабы Твоя, яко благ и человеколюбец: да не попалит нас огнь ярости Твоея, ниже да снедает нас ярость молнии и громов Твоих: но обычное Твое употребивый благоутробие, укроти гнев Твой, и в благотишие воздух преложи, и солнечными лучами належащий мрак разсеки, и мглу в тишину претвори. Яко Бог милости, щедрот, и человеколюбия еси, и Тебе славу возсылаем Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь».