Валерий Марченко - Калинов мост

После мытарств в питерской тюрьме был отправлен в один из богатейших монастырей царской России, правда, он имел уже иное название – Соловецкий лагерь особого назначения. Его арестантами были белогвардейские офицеры, священники, дворяне, интеллигенция, меньшевики, анархисты, социал-революционеры. Жили в дощатых бараках и землянках впроголодь без медицинской помощи и элементарной одежды. Работали на лесоповале в жёстких условиях производственных заданий. Не выполнил норму за день? Возмездие следовало неотвратимо: холодный карцер, штрафной изолятор, расстрел на месте без разбирательств.

Причём, расстрел, как норма социалистической защиты касался не только буржуазного класса, подлежавшего уничтожению, но и уголовного элемента. На Соловки уголовников поставляли регулярно, начиная от несовершеннолетних пацанов, схваченных за кражу во дворах, до известных урок, вроде Ивана Комиссарова, которого в уголовном мире славили воры всех мастей. «И всё же, – делился Лаврентий, – ему повезло больше, чем остальным арестантам Соловецкого лагеря». Его, как отработанную и непригодную рабочую силу, с группой возрастных мужчин, которым исполнилось семьдесят и более лет, отправили на материк и выселение в Сибирь. «Иди, дед, по этапу исправлять инакомыслие», – резюмировал председатель комиссии Управления северных лагерей при ОГПУ СССР, выдавая специальный пропуск, дающий право на покидание острова. С тем и оставил Лаврентий Соловецкий монастырь, не подозревая, что его ждёт о-о-о-о какая дорога: пригодятся и навыки, приобретённые в местах принудительного содержания ещё задолго до революционных преобразований в России семнадцатого года.

Мезенцеву вспомнилась дорога в Сибирь не из-за пережитых чувств, связанных с потерей близких, родных – с этой болью смирился, а пониманием неизбежности происходивших в стране процессов. Шло очищение от всего старого, прошлого и сейчас, прибыв в конечный пункт ссылки – Парабельскую тайгу, он пытался свести чувства воедино. Ночная гроза прошла очищением через душу, опять же – не без участия старика Лаврентия, взывавшего к небесным силам, возвестив о начале жизни иными привилегиями, которые следовало блюсти в новых условиях.

Послегрозовая прохлада не принесла успокоения мученикам, как не оправдала надежд на покой и возможность прийти в себя. Комарьё, слепни, мошкара, издавая мерзкий звон, набросились на мокрые тела бедолаг, дразнивших насекомое зверьё запахом крови. Живым покровом облепили людей, жалили через кофты, рубашки, приносили боль и страдания несчастным. Пухли искусанные мордашки детей. Расчёсы укусов ещё больше дразнили остервенелый гнус, не знавший пощады ни к взрослым, ни детям. Матери, как могли, успокаивали малолетних чад, отгоняя комарьё ветками берёзы. Отовсюду слышались испуганно-истерические голоса людей:

– На погибель привезли, сволочи! Палачи!

– Молчать! Приказываю, молчать! – взревел выскочивший из барака Огурцов, решительно применив власть. – Петров, мать твою за ногу, строить людей! Пересчитать и доложить!

– Есть, товарищ начальник, – выскочил вперёд исполняющий обязанности командира конвойного отделения.

Вытаращив глаза и надув щёки до уровеня собственных плеч, конвоир скомандовал:

– Спецконтинге-е-е-ент, слушай мою команду! В шеренгу по десять – становись! Конво-о-ой, к исполнению обязанностей – приступить!

Люди зашевелились, послышались голоса бригадиров, призывающих обессилевших людей к построению по «десяткам». Спецконтингент, смирившись с выпавшей судьбой, выстроился колонной. Люди на месте: никто не отстал, не потерялся в тайге. Агеев, курировавший от Парабельского ГПУ обустройство первого в районе спецпоселения, подсказал Огурцову:

– Ты, помкомвзвода решай сам, но прислушайся чё скажу. Официально люди ещё твои, и ты отвечаешь за них головой. Щитовых бараков – пять. В каждый можно засунуть человек по семьдесят, тесновато, конечно, но это лучше, чем оставить на улице. Смекаешь, о чём говорю?

– Ну?

– Вот тебе и «ну»! Охранять легче будет до передачи в наше распоряжение. Думай, голова. Раздели на пять групп по семьдесят человек в каждой и гони в бараки – охрана твоя. Извини, брат, служба есть служба. Парни, вижу, не исхудали у тебя, пусть служат – охраняют. Я поскачу на доклад начальству в Парабель, а ты уж, дружище, разбирайся. Скоро встретимся.

– Угу, – буркнул недовольно Огурцов.

Агеев хлестнул коня и поскакал в райцентр на доклад к Смирнову. Утром, искусанные гнусом, чуть вздремнувшие люди, вышли по команде Огурцова из бараков, здесь же, сходили в отхожее место и перекусили из дорожных запасов. Солнце после ночной грозы, как ни в чём не бывало грело теплом, гнус отступил в кусты, траву, давая людям прийти в себя от кошмарной ночи. Вскоре на резвой лошадёнке прискакал всё тот же Агеев и скомандовал Огурцову: