Даниил Мордовцев - За чьи грехи? Историческая повесть из времени бунта Стеньки Разина

Аввакум быстро поднялся с соломы.

– Благослови меня, святой отец! – сказал пришелец повелительным голосом.

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, – как-то смущенно проговорил протопоп-фанатик. – Ты кто, сын мой?

– Я казак с вольного Дону.

– А как имя твое, сыне?

– Зовут меня Стенькой.

– Раб Божий Степан, значит? А по отчеству?

– Отца Тимошкой звали.

– А разве отец твой помре?

– Да. По ево душе я молился в Соловках да по братней, по Тимофеевой же, что казнили неправедно.

– Как и за что? – удивился Аввакум.

– Казнил его князь Юрий Долгорукий. Брат мой старший, Тимофеем же, как и отца, звали, был у нас атаманом и с казаками ходил в поход супротив поляков, в помощь этому князю Юрью. По окончании похода брат мой оставил Долгорукого и повел казаков на Дон. Мы люди вольные, служим белому царю по нашему хотению, коли казачий круг приговорит. Мы креста никому не целовали на холопство, брат и ушел с казаками домой, а князь Юрий, осерчав на то, обманом заманил к себе брата и отрубил ему голову.

– Царство небесное славному атаману, рабу Божию Тимофею, – набожно проговорил Аввакум. – А куда же ты, Степан Тимофеевич, путь держишь? – спросил он.

– К себе на тихий Дон, отче святый. Я иду из Соловок.

– Из Соловок! – удивился протопоп. – Немаленький путь сотворил ты, сын мой, во имя Божие, – подвиг сей зачтется тебе. Как же ты обо мне узнал, миленький?

– Твое имя, отче святый, аки кадило на всю святую Русь сияет, – был ответ.

Аввакум перекрестился.

– Недостоин я сего, сыне, я – пес, лающий во славу Божию за святое двуперстие да за истинную веру, – сказал он смиренно, но глаза его разом засветились, – и буду лаять до последнего издыхания, на плахе, на виселице, на костре, на кресте!

Он заходил было по своей тюрьме, но она была так тесна, как клетка, и он остановился, видимо, любуясь своим нежданным посетителем.

– Как же ты, сын мой, попал ко мне во узилище? – спросил он гостя. – Вишь, ко мне никого не пущают; даже вон царицыны посланцы, и те со мною разговаривают через оконную да дверную решетку. Онамедни сам царь приходил, да только походил около моей темницы и опять пошел прочь. И Воротынский бедной, князь Иван, просился же ко мне в темницу; ино не пустили горюна; я лишь, в окно глядя, поплакал на него. А как ты попал ко мне? Чем отпер сердце недреманной стражи?

– Золотым ключом, – был ответ.

– А! Разумею. А что ноне, сын мой, в Соловках творится, в обители святых угодников Зосимы – Савватия? – спросил Аввакум.

– Крепко стоят за двуперстие и Никона клянут.

У фанатика засверкали глаза при имени Никона.

– У! Никонишко, адов пес! – всплеснул он руками. – Ты знаешь ли, как он книги печатал? «Печатай, – говорит, – Арсен, книги как-нибудь, лишь бы не по-старому». Так, чу, и сделали! О, будь они прокляты, окаянные, со всем лукавым замыслом своим, а страждущим от них вечная память трижды! Вить ты не знаешь, что у нас делается: за старую веру жгут и пекут, что баранов. Ох, Господи! Как это они в познание не хотят прийти? Слыхано ли! Огнем да кнутом да виселицею хотят веру утвердить! Хороши апостолы с кнутами! Разве те так учили? Разве Христос приказал им учить огнем, кнутом да виселицею? О! Да что и говорить! Зато много ангельских вендов роздали новые апостолы, так и сыплют венцами. А я говорю: аще бы не были борцы, не бы даны были венцы. Есть борцы! Ноне кому охота венчаться мученическим венцом, незачем ходить в Перейду либо в Рим к Диоклетиану, у нас свой Вавилон! Ну-тко, сынок, – обратился он к Стеньке, – нарцы имя Христово истово – Исус, стань среди Москвы, перекрестись двеми персты, вот тебе и царство небесное, и венец! Ну-тко, стань!.. [3] Подлинные слова из «Жития». ( Примеч. автора. )

– И стану! – громовым голосом отвечал Разин – это был он, – так, что даже фанатик вздрогнул и попятился от него. – И стану среди Москвы, и крикну имя Христово.

Он был величествен в своем негодовании и, казалось, вырос на целую голову. Аввакум смотрел на него в каком-то умилении, в экстазе. – Он сам был весь энергия и сила, а тут перед ним стояла теперь такая силища!

– Слышишь, Москва! Слышите, бояре? Я к вам приду – я везде найду вас! Ждите меня!

Разин остановился, его душило негодование. Потом он стал говорить спокойнее.

– Я прошел теперь всю Русь из конца в конец, от Черкасска до Соловок: везде-то слезы и рыдания, везде голод. А тут, на Москве-го! Палаты что твои храмы Божии. Да куда! Богаче церквей. Не так залиты золотом и жемчугами ризы Матушки Иверской, как ферязи да кафтаны боярские. А колесницы в золоте, а кони тож в золоте, сущие фараоны! Там корки сухой нету, а тут за одним обедом съедают и пропивают целые селы, целые станицы. Это ли правда? Это ли по-божески?