Ирэн Фрэн - Клеопатра

Замечал ли Антоний, поглощенный своими военными планами, присутствие любимой дочери царя, юной Клеопатры, которой еще не исполнилось пятнадцати лет? Это маловероятно. Ему было двадцать восемь; его привлекали зрелые женщины, которые любили, как и он сам, проводить ночи в пьяных оргиях и знали о любви абсолютно все, начиная с невинных шалостей и кончая полным непотребством. Антоний, исполнив свою миссию, исчез так же внезапно, как и появился, — в общем, довольный тем, что больше не будет дышать отравленным воздухом александрийского дворца; он торопился в Массалию [37] Совр. Марсель. , в Галлию, куда, наконец, пригласил его Цезарь.

Юной царевне предстояло увидеть его вновь лишь через четырнадцать лет. Клеопатре, наверное, Антоний запомнился как атлет в шлеме с султаном, жизнерадостный воин, пропахший оливковым маслом и лошадьми, гурман с загорелой кожей и развитыми мускулами; и как римлянин, который обращался с греческим языком так же, как со своими солдатами, — с точностью и лихостью, с обаянием, коему невозможно противостоять. Между тем в нем уже тогда ощущались и какой-то душевный надлом, и непонятное отчаяние, и память о прошлых драмах — может, именно это побуждало его развлекаться с девицами легкого поведения, а потом не выходить из запоя в течение многих дней?

Несомненно, в нем было что-то от Александра, даже от Диониса. И тем не менее каким бы чувственным и жизнерадостным ни казался ей этот человек, ее освободитель, он — увы! — оставался римлянином.

Александрия, снова Александрия. Непрерывный шум волн, вечно бодрствующие Маяк и море. Двор с его театром теней, иссякающая казна, гробница Александра, его тело как талисман. Колоссальная статуя Исиды, ничуть не изменившаяся, — Клеопатра видела ее в своих снах о величии, думала о ней в бессонные ночи. И Библиотека, все та же, и книги, одна из форм вечности.

Египет обессилел, Флейтист тоже. Его непреклонная воля внезапно лишилась своего объекта — и стала как дерево, которое, перестав гореть, пожирает себя изнутри. На его исхудавшем лице застыла неопределенная гримаса — то ли память о кутежах, в которых он прожигал свои ночи, то ли непроизвольная усмешка старого пройдохи. Ясно, во всяком случае, что он долго не протянет. Клеопатра унаследует его власть, так думают все в городе. И она сама тоже.

Ибо по мере того, как ее отец клонится к могиле (а она все продолжает любить его, несмотря на совершенные им низости), сама Клеопатра постепенно превращается в женщину, набирается сил и энергии и с гордостью и хладнокровием готовится к тому, чтобы стать царицей.

Между тем ничто в ней не предвещает будущую Прекрасную Елену, скорее наоборот: ее кожа осталась такой же смуглой, как у ее бабушки, уроженки Сирии, которой удалось окрутить Стручечника. У Клеопатры такие же, как были у той, густые волосы — очень черные, и гибкость тамошних женщин, и их жесты — порой расслабленные, а порой очень точные. Она невысокого роста, но зато не должна полнеть — разве что очень поздно, когда ее утроба родит многих детей. Впрочем, от своего тела, как и от своей головы, эта девочка добивается всего, чего хочет: она поет, танцует, плавает, играет на лире, ездит верхом — для нее нет никаких препятствий; теперь, когда она прекрасно научилась скакать галопом, она хочет попробовать управлять лодкой.

Это просто неприлично: можно подумать, будто у нее, Клеопатры, душа мужчины. У нее тот же ненасытный рот, что у ее отца, тот же профиль: орлиный нос, который можно узнать среди тысяч других. Она — отродье тех, кто умеет схватить добычу и никогда больше ее не выпускает; кто точно знает, чего хочет, и готов на все, лишь бы утолить свое желание. Эта, как и Флейтист, будет скрывать свои мысли, отделываться от людей с помощью слов. Но она превзойдет отца, ибо понимает силу молчания; и потом, она всегда тянется только к возвышенному — ее никогда не привлекает низкое.

Наконец, эта непреклонная воля, этот взгляд. Глаза, которые мгновенно пресекают любую наглую выходку горожан. Для нее даже не выдумали прозвища: когда александрийцы видят, как она проходит по улице, шутки застревают у них в горле; стоит ей прищурить глаза, и смех смолкает. Дело в том, что она, эта Клеопатра, владеет искусством насмешки лучше, чем кто-либо еще. Одно удачное слово — и она ставит шутников на место. Она уже сейчас ведет себя как царица. Какой мужчина осмелится приблизиться к ее ложу? Ее никто не возьмет замуж. Она сама выберет себе мужа.