Игорь Гергенрёдер - Птенчики в окопах

– Ай, как холодно! - донёсся болезненный возглас Саши Цветкова.

Пушка всё бьёт.

Я свернулся, сжался в окопчике, сдавливая голову руками. Я в покорном онемении, тихая тупая боль во всех костях. До меня доходит, что разрывы прекратились, но выпрямиться, встать - это так неимоверно трудно! Лежу...

Голос Осокина. Кричит - передаёт команду Паштанова: "По паровозу!"

Как мне удалось подняться, расправить плечи, выглянуть из окопчика? Поезд красных приближается, опять бьют два пулемёта: с передней платформы и с тендера паровоза. Виу! виу-у! - свистят пули. Странно: мне больше не страшно. Но до чего тяжело двигать руками, держать винтовку...

Целюсь, стреляю. Выстрелы справа, слева. До поезда - с полверсты... меньше, меньше... Сейчас из теплушек посыпятся фигурки...

Состав застыл. Наша цепь ведёт по нему частый огонь. Ага - кажется, один пулемёт замолчал. Поезд начинает медленно отползать. Стреляю, передёргиваю затвор, дышу на воняющие порохом деревянные пальцы, стреляю, стреляю...

От ветра слезятся глаза. Наши продолжают постреливать... Состав красных в версте? Не дальше?.. Ну, атакуйте же нас! Чего вы ждёте? От паровоза стелется чёрно-серый клубящийся дым.

Как я промёрз!

Темнеет. Кажется, что справа и слева от меня разложены костры, но нет сил крутнуть головой. Да и незачем. Отупение.

А костры - хорошо...

Поезд красных уходит - сколько дыма!..

Вот и звёзды. Темно. Голос надо мной:

– Жив, а? Жив?

Узнаю Кошкодаева. Он и ещё кто-то выдернули меня из окопчика.

– Стоять можешь?

Повисаю на них. Шагов двадцать они тащат меня по снегу волоком, лишь потом начинаю переступать сам.

Идём вдоль насыпи к Сухому разъезду. На путях стоит эшелон, снуют военные - наши. Из того, что слышу, понимаю: прибыли резервы, штаб полка.

Кошкодаев, кто-то ещё помогают мне подняться в вагон. Здесь невообразимо (сказочно? но и это слово слабовато) тепло, светло. Божественно пахнет жарящимся мясом. На столике дымится чай в тонких стаканах с

подстаканниками.

Нам навстречу идёт начальник штаба полка капитан Зебров - почти старый, на мой взгляд, с пористым носом (на кой ляд я подмечаю сейчас его нос?).

Кошкодаев докладывает:

– Один-единый в живых. Восемь убиты, пятьдесят восемь замёрзли.

– И Паштанов замёрз? - спросил капитан.

– Так точно! Был ранен - его своей кровью к дну окопа приморозило. Насилу отодрали.

Зебров разглядывает меня.

– Молодец, что живой! Ай, хорош! - его лицо выражает горячее одобрение; проходит минута-две. - А других очень жалко. Паштанов - готовый был офицер! И этот, шрамы на лице - молодчина. Да и другие...

Стоим, молчим.

– Что ещё сказать? - затрудняется капитан. - Чересчур уж юные, а тут - условия зимнего боя.

– То-то и оно! - подхватил Кошкодаев.- Вот-вот, - добавил капитан. И Кошкодаеву: - Ну, отведи, отведи его в санитарный вагон. Положи - пускай отдохнёт.

В.И.Гурко - до Февральской революции член Государственного Совета, обвинявшийся Думой в германофильстве (Прим. автора).

Часть, подобная башкирским, калмыцким и другим национальным частям; насчитывала около тысячи штыков. Была сформирована из украинцев, проживавших в Самарской, Оренбургской губерниях. В мае 1919, перебив своих офицеров, перешла на сторону красных (Прим. автора).