Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

– Ты уверен, что отряд - в посёлке? - возразил тесть. - Я думаю, их силы откатываются, и сюда заскочила группа: за остатками золота и чтобы хлопнуть тебя. Вожаки выключены - а без них как? Взывать к Оренбургу, ждать указаний... и они поступят. Но телеграммой погнать на приступ, под пули - трудновато.

Слова были рождены не столько верой, сколько обязанностью подняться над непрочностью положения, что, по ту сторону прочных стен, говорила о себе всё явственнее. Возбуждённо - пока ещё на расстоянии - роились голоса, и нет-нет да различался крик: кто-то вопрошал, проклинал, приказывал...

Подступал тот сущностный перелом, перед которым так важно безрассудство наития и столь вредно воображение.

Воображение работало бодро, и в голове Юрия Вакера, в то время как он беседовал с дедом Пахомычем, обретала всё новые краски сцена «Комиссар Житор и истопник». Комната, фигура хозяина, подробности, при которых протекал разговор, - всё это было тем вкусным тестом правды, что сделает и начинку вкусной в её пряной правдивости. Юрием подкупающе-бойко овладевала задумка - заменив себя незабвенным комиссаром, перенести сцену в прошлое, художественно преобразовывая её в один из эпизодов романа.

– Когда вы были истопником в губкоме, - начал он с почтением к названной должности, - у вас имелась... ну, какая-то каморка?

Старик отозвался не сразу:

– А зачем вам?

«Щука тебя с хвоста не заглотнёт!» - подумал Вакер.

– Мы с вами должны так показать товарища Житора, чтобы читатель получше представил и больше понял, - сказал он в чуткой искренности, как говорят с ценным, уважаемым сообщником. - Товарищ Житор любил простых людей, жил для них и за них погиб. И, наверно, могло быть так: однажды, после важного выезда, возвращается он в губком - усталый, идёт к лестнице и видит вас. Приветливо жмёт руку и спрашивает: «Что скажешь о жизни, Пахомыч?» А вы: «Картошечка у меня поспевает. Не попробуете горяченькой?» И приглашаете его в каморку, которая тут же рядом...

Старик обмакнул хлебный мякиш в блюдце с подсолнечным маслом и держал над блюдцем, пока масло не перестанет капать.

– И вот сидите вы с ним, как сейчас со мной, - продолжил Вакер в захваченности тем, что ему рисовалось, - и он говорит: да, мол, Пахомыч, сейчас нужда и разруха, ибо идёт смертельная борьба за счастье трудового человека. А прежде было посытнее, и, конечно, тебе помнятся те же куличи на Пасху. Так ответь мне честно: хотел бы ты, ради калачей-куличей - того прежнего с его бесправием, с его темнотой, с поповским обманом насчёт ада и рая?

– Обман был большой! - сказал старик убеждённо.

– О! И что бы вы ему по этому поводу? - прицелился уцепить Вакер.

Хозяин взглянул на его тарелку:

– Картошка остыла.

– Э-э... - он взял картофелину и надкусил, - а там у вас картошечка горяченькая... Ну и... - не выдерживая, стал помогать, - вы, наверно, сказали бы, что было чувство, была мечта и надежда: должна, мол, явиться и явится сила, которая поведёт...

– И ведёт, и тащит, - согласился дед.

– Тащит?

Дед съел вобравший масло хлеб:

– Как рыбу на нерест. Речка сверху бежит-бурлит - а рыбу, наперекор, будто кто тащит вверх.

– Отлично! - поощрил Юрий. - И так же народ пошёл за партией... - он зорко примолк, точно бильярдный игрок, чей шар коснулся нужного шара.

– У порогов кипит, а рыба сигает через них; её об камни бьёт, и зверь её выхватывает, а она идёт... выше, выше...

– Из бесправия, из темноты - народная масса, - вытаскивал Юрий деда, утопающего в сравнении.

– Что рыбе темнота? - сказал тот не посмотрев, как если бы ему стало немного совестно за человека. - Она вон прыгает в воздух, где ей дышать нельзя.

– А могла б оставаться в воде и дышать, - непринуждённо подыграл Вакер.

– В бесправии и дышат, - сказал старик трезво, будто и не думал тонуть. - Рыба у нас разная, - продолжил тоном продавца, предлагающего товар, - много её...

– Миллионы тружеников, - мешал отвлекаться Вакер. - Мощь!

– Снулая, - говорил старик, как не слыша, - а иная всё же бьётся... Да вы наливайте себе, - указал он глазами на четушку с остатками водки.

Гость, проследив его взгляд, не проронил слова, не протянул руку к бутылке.

– Непокорство, как нерест, - сказал Пахомыч, - дышать, не дышать, а бьются... Было и будет.

Юрий извострился в озадаченности.

– Нерест рыбы?

– Её, - подтвердил старик, и гость подумал: «Лукавая штука - язык! В его шутках скользнёт, что хозяину-то и невдомёк - а творческий ум откроет». Тут же он вспомнил самокритично: а мой тоже ляпнул - «нерест рыбы».