Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

– Взятки и при царе брали, но чтобы так похабно... - Евстрат сжал кулак и притиснул к груди. - Вот тут бурлит и гложет - спасу нет!

Рассказал, как у сукновалов ремесленной артели была конфискована шерсть и продана хозяевам фабрики. И разве это единственный случай? Чины военно-хозяйственного управления за казённые деньги вовсю скупают хлеб, чтобы вызвать его нехватку и нажиться на распродаже, как уже наживаются на торговле дровами, для чего реквизируют у лесорубов лес. Начальники, большие и малые, знают одно: искать поживу, роскошествовать, кутить по ресторанам - искалеченные же на фронте солдаты и семьи погибших не получают никакого пособия. А при царе - получали!

– И разве тогда, - продолжал Евстрат в неотпускающем злом азарте, - поутру встретишь офицера под мухой? А теперь ходят с красными рожами - хоть прикуривай! Почему они не на фронте? Отродясь в нашем городе столько офицеров не было. Обсели тыл, как лягушки болото.

Пахомыч и Мокеевна, как и подобало их летам, обвенчались тихо и нашли квартиру в крепко строенном флигеле близ Конносенной площади. По нонешним временам, повторяла Мокеевна, перво-наперво надо беречься от голода. Она водила Пахомыча на базар, где неправдоподобно дёшево продавалась свежая мелкая рыбёшка. В это лето она заполонила Урал, поминутно всплёскивала у самого берега: рыбаки таскали её бреднями, «зачерпывали» наметками - большими сетчатыми кошелями на шестах - и торопились сбыть.

Маненьковы носили её с базара пудами. Незаменимая спутница бывшего хорунжего по случаю запаслась солью и управлялась с посолом рыбной мелочи ловко и вдохновенно:

– Не дай Бог бесхлебицу, но если что - у нас будет и похлебать, и пожевать.

На базаре услышали о расправе с отрёкшимся монархом. Поговаривали: и вся его семья беспощадно побита красными. Люд, однако, более склонен был верить, будто царские дети, как заявляли большевики, «содержатся в надёжном месте».

В Пахомыче ожили недавние захватывающие беседы с Лабинцовым. Помогая Мокеевне потрошить рыбу, он поинтересовался её мнением об убийстве царя.

– За Богом не шёл, старую веру гнал, - послышалось в ответ.

– Ну, а будь он старой веры, была бы у бедноты лучше жизнь?

Женщина поглядела на него с выражением: «А как же иначе? Ишь, проверить меня решил!»

Он спросил, каким она хотела бы видеть царя.

– Мне его видать не надо. Пусть бы себе сидел, где ему положено. Только б от него шло, чтобы в местностях не умирали от голода.

– Как же он из Петербурга за каждым местом уследит?

– Если царь уместный, - убеждённо сказала Мокеевна, - то от него будут по местам, кто и уследит, и обдумает, и не допустит никого до голодной смерти.

Пахомыч, под впечатлением этих слов, обрадованно осваивался с тем, что перед ним женщина непростая - мыслящая. Спросил, знает ли она, что царь обманывал, будто его фамилия Романов? Ведь был-то он немецкого рода...

Мокеевна, разумеется, не знала - однако любопытство в ней не возбудилось. Она стряхнула с пальцев в лохань прилипшие рыбьи внутренности:

– Ну и если б он был русский, а за Богом бы не шёл?.. - в её глазах проглядывала отстоявшаяся опытность. - Кто в Баймаке при красных верховодил? Кто хотел убить Семёна Кириллыча? Русские.

Простота умозаключения была восхитительна. У Пахомыча едва не вырвались похвалы - но он смекнул: с Мокеевной так не годится. Она в них увидит либо несерьёзность, либо снисходительность.

На ночь он читал Библию, а на другой день ноги понесли в публичную библиотеку. Снаружи стена её вдоль всей панели была оклеена известиями о победах белых воинов. Лубочные Илья Муромец и Добрыня Никитич поддевали пиками паукообразных человечков, чьи физиономии имели отдалённое сходство с Лениным и Троцким. Сообщалось, между прочим, что кайзер Вильгельм распорядился приготовить «ферму под Берлином» для красных правителей, которые «уже пакуют чемоданы».

В библиотеке Терентий Пахомович встретил вопросительный взгляд девушки, державшейся чинно-официально, её цвет лица намекал на слабость к папиросам. Она услышала, что посетителя интересует рассказ Льва Толстого «Божеское и человеческое». Со вчерашнего дня это произведение напрягало память хорунжего.

Барышня, которая видела перед собой, если судить по одежде, крестьянина, решила, что это - опростившийся толстовец. Она принесла второй том издания «Круг чтения» за 1906 год, и Терентий Пахомович увидел здесь нужный рассказ. Расположившись с книгой в пустом, с запахом сырости и прелой бумаги зале, нашёл эпизод, где старик-раскольник, умирая в Красноярской тюрьме, попросил позвать другого узника - революционера Меженецкого. Хорунжий, читавший рассказ довольно давно, убедился, что описываемое время помнилось ему верно. Это было царствование Александра Третьего, 1886 год.