Селим Ялкут - Братья

Михаил пришел в восторг.

— А теперь иди домой.

— Я хочу остаться с вами.

— Нет. Ты нам не товарищ. Нас поймают, изобьют и посадят в тюрьму.

— У меня только старший брат.

— Все равно я говорю — нет.

— Ладно. Я догоню вас, когда вы будете далеко.

— Нет. Даже не думай. Я сказал.

Девочка помалкивала. Она была огорчена. А Михаил побрел домой, раздумывая, как добиться своего.

Раймунд дожидался его возвращения. — Ты помнишь, что должен скоро отправляться на службу?

Наступила решающая минута. — Я не хочу ехать. Я хочу уйти с актерами.

— А они?

— Они против — боятся, ты будешь преследовать их.

Раймунд помолчал. — Ты знаешь, кто носит островерхие колпаки? — Спросил он, наконец.

— Знаю. Они. Я видел на ярмарке.

— Жонглеры. Еще евреи. Отверженные человеческого рода. Так о них говорят. Евреи и жонглеры. Упоенные гордыней собственного избранничества. И потому презираемые всеми. Ты хочешь стать одним из них?

— Я знаю еврея, который меняет в городе деньги.

— Это одно из их занятий. Потому гнев направлен против них. Хотя в гневе мало общего со справедливостью.

— У жонглеров нет денег.

— В их смехе — легкомыслие. Оно искажает картину мира и отвращает от высоких мыслей. Иисус не улыбался.

— Но ты громче всех смеялся сегодня.

— Я смеюсь так же, как поглощаю пищу. Там для насыщения, здесь для удовольствия. Но разве в этом наше назначение? Расслабляя себя едой и смехом, мы отвращаем душу от более высокого. Наши руки слабеют от смеха.

— Я не согласен с тобой.

— Не спорь. Я говорю о том, что ждет тебя, если ты решишь присоединиться к этим людям. Стать одним из них. Тебе будут хлопать, бросать медяки, но тебя не усадят за стол наравне со всеми, тебя не пустят в дом с парадного крыльца. Слуга сможет безнаказанно дать тебе пинка. Суд откажется защищать тебя, потому что у тебя нет прав. Ты — никто, просто шут. Когда тебя ограбят или убьют, для тебя не найдется места на кладбище. И на небесах с тобой поступят не лучше. Ты будешь изгоем при жизни и останешься таким после смерти. Подумай. Ты этого хочешь?

— Я хочу уйти с ними.

— И еще. Наше происхождение дает нам не только права, но обязанности. Одно немыслимо без другого. Сейчас пришло время исполнять свой долг.

— Я никому не должен. — Отвечал Михаил упрямо.

Несмотря на трудный разговор, в отношениях между братьями ничего не изменилась. Жизнь после отъезда актеров шла, как и прежде.

Спустя несколько дней Михаил отправился в город на ярмарку. Терзаемому сомнениями, ему не хватало последнего усилия воли, чтобы принять решение.

Около въезда в город на земле сидел нищий. Голова его была похожа на тыкву. Когда-то он был солдатом, попал в плен к язычникам, и те отпустили его, отрезав уши. Он стал безумен и шел повсюду за войском, бормоча малопонятные слова, пугающие людей. Потом к ним стали прислушиваться и обнаружили немало таких, которые сбылись. Он предсказал быструю смерть кавалеру Жюни, который находился в полном здравии и наслаждался любовью недавно овдовевшей госпожи Каллисо, родом из Нормандии. Он предсказал ей стать кладбищем мужей, за что был нещадно высечен, а кавалера Жюни спустя два дня лошадь сбросила в пропасть. Потом он помог отыскать тайный колодец близ Иерусалима, который сарацины оставили до лучших для себя времен. И еще немало сбывшихся слов числила за ним молва. Все, кто верил в Дьявола, спешили дотронуться пальцем до его одежды, чтобы отвести от себя сатанинские козни. Когда же епископ Адальберт строго потребовал разыскать бродягу и представить церковному суду, тот исчез и спустя несколько лет объявился в Европе. Легенда шла впереди него. Находились люди, которые утверждали, что черная лихорадка отступала от города, где он находил себе пристанище. Многие готовы были услужить ему, но он продолжал жить милостыней, бродяжничая летом, и коротал зиму на задворках постоялых дворов, заползая, как в нору, в мешок на подстилке из гнилой соломы. Сейчас он сидел, бормоча, возле городских ворот и глядел на мир пустыми глазами. Ранее он не обращал на Михаила никакого внимания. Но тут вскочил, водрузил на голову мохнатую шапку, остановил идущую шагом лошадь. Бездельничающие возле городских ворот стражники, придвинулись поближе. Но нищий махнул на них рукой и увлек Михаила за собой. Там в тени на куске холста были свалены горой куски хлеба, которым одаривали его прохожие. Он потянул Михаила, усадил перед собой и забормотал, тяжело дыша и тыча в юношу грязным пальцем. Выражение его глаз постоянно менялось. Чаще они были отрешенным, устремленным куда-то в пространство, не видя никого рядом. И вдруг этот взгляд обретал точность, будто распознав нечто невидимое, и тогда пронизывал Михаила насквозь, как стрела, пущенная из арбалета.