Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.

Зная б о льшую часть истории, я тем не менее не хотел прерывать маркиза. Между тем он открыл мне еще некоторые обстоятельства, которых я не знал: например, что он отдался в руки правосудия, только чтобы пристыдить любовника жены. После его рассказа мое собственное положение показалось мне отнюдь не столь бедственным: я мог бы пострадать куда больше, если бы был женат, — и, преисполнившись отвращения к женщинам, я поклялся, что ни одна из них меня не привлечет.

В замке Пьер-Ансиз я находился три года, не слыша ни о друзьях, ни о врагах; уверенный, что мне суждено провести остаток жизни в неволе, я выглядел таким подавленным, что меня трудно было узнать. Чем больше я предавался размышлениям о своей судьбе, тем более несчастным себя ощущал, а вспоминая время от времени о господине кардинале Ришельё, грустил по нему сильнее, чем по всем женщинам на свете. Наконец, после долгих тягостных лет, которые трудно даже описать, господин архиепископ Лионский, брат маршала де Вильруа, получавший в качестве королевского наместника провинции всю корреспонденцию из столицы, сказал, что я могу выйти из тюрьмы, хотя Король покамест запретил мне покидать Лион. Я поблагодарил архиепископа, как будто от него зависело оказать мне такую милость, а сам он, исполненный самодовольства, принял мою благодарность, словно действительно ее заслужил. Поскольку в Пьер-Ансизе я жил за казенный счет, то к этому времени сумел погасить из моей скромной ренты долги перед мачехой и даже оставил немного денег себе. Впредь я решил разумно распоряжаться средствами, памятуя о том, что мне пришлось испытать, не имея даже и жалких двухсот пистолей для уплаты этого штрафа; но, какими бы благими ни были мои намерения, мне все-таки не удалось их соблюсти. Господин архиепископ Лионский настоял, чтобы я поехал с ним охотиться в его имение Вими, которое он именовал Нёвилем {254} , хотя прекрасно знал о наложенном на меня запрете покидать Лион, и мое согласие стоило мне на обратном пути последних остававшихся денег. Раздосадованный этой потерей, я позволил себе нелицеприятно отозваться об этом человеке, чей образ жизни так мало соответствовал его пастырскому сану. Действительно, вместо священников его окружали военные; вместо того чтобы шествовать во главе церковной процессии, он выезжал на оленью охоту во главе сотни собак, плотно ел, пренебрегая воздержанием, рассуждал лишь о великолепии двора, а вовсе не о кротости и, наконец, так сильно обременил город Лион поборами, что его считали скорее тираном, чем пастырем. В наш век такому трудно поверить, но всему этому я был свидетелем. Иногда он созывал эшевенов {255} , — якобы по королевскому приказу, — и говорил им, что его брат маршал потерял большие деньги, поэтому к завтрашнему нужно собрать такую же сумму, — и никто не осмеливался ему перечить. Вот на каких условиях он оказывал им должное покровительство, и мне, как и другим, оно тоже обошлось не менее, чем в четверть моих доходов по ренте. Истощив город налогами, почти всегда составлявшими не меньше двух-трех тысяч пистолей, он добился от Государственного совета постановления, повелевавшего сократить выплаты ренты местного банка на четверть.

Спустя неделю или дней десять после того, как я лишился своих денег, он послал за мной и объявил, что Король освобождает меня и позволяет идти куда заблагорассудится. В ожидании какого-либо вспомоществования я продолжал жить в гостинице, именовавшейся «Три короля», стараясь проводить время с наибольшей пользой для себя. Ежедневно в городе, стоявшем на стыке нескольких больших дорог, останавливалось много народу, склонного легко спускать деньги, и я вскоре убедился, что тут можно избежать тягот, даже и не располагая средствами. Пока я жил в Лионе, туда прибыл господин де Сен-Сильвестр, офицер, весьма известный в армии. Дотоле я не был с ним знаком, но вскоре мы сблизились ради совместного времяпровождения. Он ехал из Франш-Конте, где, кажется, стоял его полк, и встретил по пути лионского дворянина по имени Сервьер {256} — родственника того Сервьера, который собрал такой прекрасный музей {257} . Однажды этот дворянин пригласил его отобедать, и Сен-Сильвестр спросил, не будет ли он против, если и я составлю им компанию. Тот был слишком учтив, чтобы не уважить меня, держался по-приятельски и, сытно накормив нас, предложил сыграть две-три партии в триктрак. Поскольку играл я неплохо, то поймал его на слове, и мы с ним начали игру по пол-луи за кон. Удача не была ни на чьей стороне — мы играли партию за партией более четырех часов кряду, оставаясь при своих; он сказал, что не хочет бросать игру, и мы продолжили ее до следующего утра. Успех весьма благоприятствовал мне — к восьми часам я выиграл у него сто пистолей. Спать хотелось так, что кости выпадали из рук, — он запросил пощады, и я ответил, что тоже ее прошу, и хотя не хотел прекращать игру, потому что выигрывал, однако поспать было необходимо нам обоим. Чтобы дать друг другу время отдохнуть, мы прервали наш поединок, условившись снова сесть за стол после обеда; потом отправились по своим комнатам, четыре или пять часов отсыпались, поели и с новыми силами принялись за игру. Успех все еще был на моей стороне: я стал обладателем не менее пятисот пистолей. В итоге он, опасаясь, что не отыграет столь крупного проигрыша — а уже спускалась ночь, — настоял на еще трех партиях по триста пистолей до трех побед сразу. Я охотно согласился и, не дав ему даже опомниться, выиграл обе первые. Но потом фортуна внезапно изменила мне, и в двух следующих я скоро потерпел фиаско. Так ничего и не получив, мы сыграли решающую партию — она оказалась самой трудной из всех, но в конце концов я проиграл, оставшись лишь с двумястами пистолями, суммой, впрочем, довольно существенной, если вспомнить, что мы начали с пустяковых ставок. Хорошо, впрочем, что мой соперник не лишился восьмисот, — поистине, нет ничего опаснее игры. Так или иначе, она возместила потери, понесенные мною по милости господина архиепископа, и когда я понял, что мне хватает денег для возвращения в столицу, то распрощался с ним.