Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.

Придя, он сразу насмешил меня рассказом о маркизе де Отфоре {381} , первом конюшем Королевы: тот располагал более чем сотней тысяч ливров годового дохода, но был страшно скуп, хотя не имел ни жены, ни детей, и не было никого, кто на него не жаловался бы. Сраженный той же болезнью, что и я, маркиз призвал англичанина им заняться, и тот согласился; явившись к больному, он нашел его в тяжелом состоянии, однако, пощупав пульс, заставив показать язык и прибегнув к иным средствам для определения недуга, стал успокаивать его, говоря: все-де в руках Божьих, но есть одно надежное средство. Маркиз возразил: прежде чем воспользоваться этим средством, хотелось бы знать, сколько оно стоит, — а то слыхал он, что оно дорогое; как говорил Мольер, надо уметь ладить с больными, в противном случае нельзя будет ими пользоваться {382} . Такие слова из уст столь богатого человека весьма удивили англичанина, и он ответил, что не имеет обыкновения говорить о цене с благородными людьми, — маркиз, видимо, смеется над ним: пусть сначала испробует его микстуру, и если она поможет, тогда и пойдет речь о деньгах. Тот, не удовлетворившись, все же потребовал назвать цену, и лекарь, уступая ему, сказал: обычно люди столь же высокого положения не платят ему меньше пятидесяти пистолей, но снова прибавил, что он может использовать снадобье, как хочет. Тот вскрикнул, как будто его ударили кинжалом, и чуть не разразился потоком ругательств; англичанин же, видя, насколько он разъярен, спокойно позволил ему излить гнев, чтобы посмотреть, что будет дальше. Беснуясь точно одержимый, маркиз наконец предложил четыре пистоля, а когда английский лекарь повторил, что не хочет говорить с ним о деньгах, в ярости велел ему убираться вместе со своим лекарством — однако не успел тот вернуться домой, как маркиз отправил вслед лакея и посулил на один пистоль больше. В течение четырех дней маркиз продолжал торговаться, пока не отошел в мир иной.

У меня не было оснований не верить этому рассказу — я и сам не раз был свидетелем низких поступков маркиза, один из которых показался мне особенно неприятным. Это случилось во время поездки на бракосочетание господина Дофина {383} — мне, стремившемуся жить привычной жизнью, не мешали оставаться придворным ни возраст, ни отсутствие денег. Я остановился в том же доме, что и маркиз, — и вот наш хозяин застиг его кучера, когда тот воровал у него овес, и явился к господину жаловаться и требовать возмещения.

«Либо я ошибаюсь, — возразил маркиз де Отфор, — либо ты сам позволил ему накормить овсом наших лошадей».

«Да, — согласился хозяин гостиницы, — но я не разрешал брать так много: ящик на конюшне был полон овса, а теперь в нем нет и половины!»

«Овес съели твои собственные лошади, — холодно ответил маркиз. — Приведи очевидцев, что это был мой кучер, и я возмещу тебе убытки».

«Но, господин, — воскликнул тот удивленно, — я же не думал, что он украдет и что мне придется обратиться к вам!»

«Тем хуже для тебя, — был ответ. — Разве ты не знаешь, что для обвинения нужны показания свидетелей? А раз их нет — ступай и не морочь мне голову».

Этот разговор бедняга передал мне, когда, призывая в свидетели меня, посетовал на учиненную ему несправедливость. Но я мог лишь пожать плечами и пожелать терпения — оно понадобилось ему и позднее, когда он понял, что маркиз не только не намерен оплачивать ущерб, причиненный кучером, но и за свой стол заплатил так мало, что эти деньги не покрыли и стоимости продуктов.

Но раз уж зашла речь о пресловутой поездке, не могу не рассказать и об одном забавном случае, приключившемся тогда с одним интендантом. В городе, где решили остановиться Король и двор, у него была любовница, и, когда квартирмейстеры начали подыскивать места для ночлега, он попросил не занимать ее особняк. Этот интендант имел несчастье походить на господина дю Гарро тем, что был отнюдь не красавцем, и квартирмейстер, которого я сопровождал, не признав его, буркнул с усмешкой: уж конечно, как же можно не исполнить эту просьбу! Тем не менее он взял мел и отметил пресловутый особняк наряду с остальными. Но интендант, никак не желая отставать и не называя себя, все убеждал нас обойти дом этой дамы стороной, а затем начал уверять, что, знай мы ее, так согласились бы, что она того вполне заслуживает. Тут наконец он понял, сколь мало это трогает квартирмейстера, и все-таки объявил, какую должность занимает, добавив, что настанет день, когда он вернет ему этот должок. Что на это сказать? Квартирмейстер немедленно извинился, объяснив, что должен был, разумеется, сразу признать его и выполнить просьбу. Это я к тому, что никто не осмеливается перечить интендантам. Немного позже и со мной самим случилась похожая история. Один знакомый дворянин, имевший какие-то дела с президентом де Бретонвильером, написал мне с просьбой посетить последнего от его имени. Когда я пришел в роскошный дом президента на острове Нотр-Дам {384} , привратник сказал, что меня ожидают в кабинете: я пересек двор и направился туда. Не зная хозяина в лицо, хорош он или дурен, стар или молод, я, поднимаясь по ступеням, встретил его с кувшином в руке, как если бы он шел в погреб, и спросил у него дорогу в покои господина президента. Он ответил, что это он самый и есть, но что мне надо идти дальше, чтобы его найти, чему я столь сильно удивился, что так и остался стоять, как будто совершил бестактность. Он первый постарался загладить неловкость, начав участливо расспрашивать о том, что может для меня сделать; тогда я понял, что он не принял к сердцу эту невольную ошибку, и успокоился. Из моего рассказа можно заключить, что видом он был скорее неказист; да зато порядочней его, пожалуй, и не сыскать. Этот случай позволил мне познакомиться с президентом и посещать его, и могу сказать, что в наш век, когда у каждого на уме своя выгода, он делал такие вещи, что можно заключить: сын не всегда столь же лукав и предвзят, каков был отец. Не все с такой легкостью прощают ошибки, тем более когда их застают за занятием, не подобающим сану. Двумя-тремя годами ранее я в этом мог убедиться, когда познакомился с советником Следственной палаты Парижского парламента Машо, проживавшим на улице Мишеля Леконта {385} . Тогда я вел небольшую тяжбу и, проходя как-то мимо его дверей, решил воспользоваться случаем и заглянуть к нему, чтобы спросить, каким будет его решение. Мне отворили, сказав, что он у себя и ему доложат, — нужно лишь подняться наверх. Так я и поступил, но, проходя мимо двери в сад, заглянул туда и увидел человека, склонившегося над грядками и мокрого от пота; он был в подштанниках и ночном колпаке. Оказалось, что это и есть мой советник, большой любитель цветов, — он чувствовал себя куда увереннее среди луковиц тюльпанов и прочих растений, нежели когда выступал на судебном заседании. Я несколько минут стоял и наблюдал за ним; он был так увлечен, что не поднимал головы, но наконец разогнулся, чтобы передохнуть, увидел меня, вздрогнул и спросил, зачем я здесь. Я сначала не узнал его и ответил, что желаю видеть господина де Машо, но тут же понял, что это он, а он еще резче поинтересовался, что мне нужно.