Александр Маро - Восемь дней осени

Джеймс остановился у окна; его взгляд будто магнитом притянуло тихое безмерное полотно ночного города, расчерченное многочисленными огоньками. С высоты третьего этажа они казались тонкими полосками света, стягивающими тело разбитого на части исполина в единое целое.

«И всё-таки, – вновь мелькнула мысль, – почему Центр остановился именно на Щербинском?»

Джеймс попытался вспомнить фотографии, которые он просматривал перед отбытием в столицу британского королевства. Лицо Щербинского, немолодого человека с цепким взглядом, восстановить в памяти было несложно. И характерный ребячий прищур весёлых глаз, выдававший в нём легкомысленное отношение к жизни. Такие люди быстро вписываются в общество. У них, как правило, отличное чувство юмора, что, опять же, существенно облегчает общение с сослуживцами. Щербинскому доверяли. Наверняка кто-то в Центре делал ставку на этого человека. Весь послужной список говорил об этом. И всё же…

Джеймс отвернулся от окна и снова окунулся в унылую атмосферу небольшой комнаты, почившую в глухой непроницаемой тишине.

«Так или иначе, – наконец решил он, – до встречи, на которой настаивал Щербинский, оставалась ещё уйма времени. Его было более чем достаточно для того, чтобы понять, стоит ли подвергать себя такому риску. А раз так, – вторил он себе, – завтра нужно будет встретиться с „Лисом“».

Вполне удовлетворённый этой мыслью, «американец», уже успевший воспроизвести в памяти копию протокола и шифрованное донесение, резко чиркнул спичкой по деревянной поверхности стола – и тонкий язычок пламени в его руке, дрогнув, перескочил на конверт. Через секунду вещественные улики уже тлели в стеклянной матовой пепельнице, издавая едкий запах жжёной бумаги.

Проделав эту нехитрую операцию, он завалился на кровать и, поддавшись сладкому искушению, вновь оказался в плену безмятежного, спокойного сна.

Вычурная архитектура старого Лондона, тонувшая в лучах утреннего солнца, казалось, впитала в себя всю историю минувших веков с её пышным торжественным стилем и реликтовой гордостью. Былые страсти не трогали равнодушных людей, идущих навстречу. В сознании Джеймса они уже давно слились в единый георгианский ансамбль, сопровождающий его на всём пути к Сент-Джеймсскому парку. Это был особый шарм большого города – его дух, застывший в сером камне и говоривший больше о былом, о прежних временах, когда маленький остров, презрев опасность морской стихии, с какой-то необъяснимой фанатичностью кинулся покорять безбрежные просторы огромного мира. Пожалуй, в этом духе было много тщеславия. Но он по-прежнему был красноречив, приятен и вполне мог влюбить в себя, приобщив к таинствам старых переживаний.

И, вероятно, было бы Джеймсу в этом городе легко и уютно, но сердце его тоскливо сжималось под напором чужого мира – причудливо грезило былым. Всё было как-то не так: воздух, зажатый в каменных тисках шумных проспектов, казался сухим и жёстким; тусклое солнце, словно нехотя продиравшееся сквозь вереницы черепичных крыш, совершенно не грело и лишь неряшливо роняло холодный свет на серые тротуары улиц, и даже особое очарование старых зданий выглядело лишь пустым оформлением унылого пейзажа. Хотелось почувствовать такой далёкий, такой манящий вкус приволья, отогреться от холодной чужой осени. Всего лишь тихий шёпот мольбы, устремлённый к другому очагу жизни. Кто мог услышать? Кто мог понять? Но вдруг, из каких-то неведомых просторов, набравшись силы и вольности, хлынул на пыльные улицы спасительный свежий ветерок. Какая блажь могла связать его с далёкими раздольями бескрайнего континента, какая фантазия вдохнула в него дух русских полей? Но отчего-то верилось в это, и слышалась знакомая речь, и чудилось бескрайнее небо далёкой Родины, закалённой горнилами тяжёлых сражений и овеянной славой великих побед. Как-то по-особенному преобразился мир, что-то родное зашептал ветер, даря давнюю усладу старых воспоминаний, и, мирно покачиваясь, закивали, будто соглашаясь со странной волей человека, верхушки старых деревьев.

Джеймс остановился и жадно вдохнул свежего воздуха. Этот глоток свободы словно оживил его, снял обострившуюся хворь и придал сил, подорванных долгими перелётами и бесконечными короткими ночами. Он благодарно покачал головой и, сунув руки в карманы брюк, беззаботно двинулся вперёд – навстречу новому, разлившемуся утренним солнцем дню.

Небольшое тихое озеро, спрятанное в самом центре Сент-Джеймсского парка, было заключено в изысканную каменную оправу, украшенную чёрным кольцом чугунной изгороди и рядами небольших скамеек. На одной из них у старого ветвистого дуба сидел, откинувшись на широкую спинку, Джеймс Колдбери. Сознание его мерно растекалось по тёмно-зелёному зеркалу воды, то скрываясь в разлившихся кляксами спутанных кронах деревьев, то блуждая меж ровных стержней уличных фонарей. В отражении изредка появлялись и одинокие, хмурые фигуры людей, но они не задерживаясь подолгу, исчезая в беспечном течении времени столь же внезапно, как и появлялись. Джеймс, впрочем, позволил себе ненадолго забыть о нём. Заглядывая в вечность, в холодное изображение спокойной воды, так легко было поддаться этому чувству, этому беспечному покою, в котором исчезал странный, беспокойный мир.