Юрий Щеглов - Жажда справедливости

Самым поразительным было то, что мысли эти откристаллизовались у Крюкова именно сейчас, когда он чутко прислушивался к воспаленному ночной сыростью дыханию людей, влезших в дезертирскую шкуру, но вдруг начавших понимать, что происходит и с ними, и вокруг.

Пыль под тяжестью влаги приникла к почве, и измученные люди, поглощенные непривычными ощущениями, своим движением к неведомой и пока страшной коммуне не заметили, как полуэскадрон казаков и текинцев выскочил на рысях из-за поворота, теряющегося между холмами, сразу взяв шашки на изготовку, как только обнаружил их.

Несмотря на то, что теперь уже бывшие дезертиры вооружились в Пскове, они еще не умели защищать себя в своем новом качестве, хотя почти все когда-то воевали на германском фронте. Беда настигла их на пороге дома, на пороге другой жизни, как настигают едва успевшего раздеться и прилечь на лавку беглеца, обессиленного долгой дорогой и разомлевшего от еды.

Полуэскадрон перестроился и лихо раскрылся в лаву. Ротмистр Бекбулатов послал его в галоп. Забирая с обоих боков, кавалеристы переменили аллюр, убыстрив бег коней.

— Роби с них грязь! Роби грязь! — злобно орал какой-то всадник.

Этот зверский клич, проникший сюда с махновского юга, прокатился над чистым, очнувшимся от дремы полем и обрушился на толпу, как смерч. Атаманцы сперва растолкали сгрудившихся в кучу, не пуская в ход шашки, а затем поворачивали и гнались за каждым, норовя свалить с ног, а кое-кого взять на аркан или располовинить, как на учении глиняные фигуры.

— Роби грязь! Роби грязь! — раздавалось то тут, то там.

Казалось, однако, что атаманцы бьют с осмотрительностью. Они действительно кого-то искали. Крюков и Газетов, увлеченные сорванной ужасом волной, бросились назад, к опушке, но скоро сообразили, что до нее не добраться. Тогда они закосили к кустарнику по краю поля, чуя безумный топот за собой, гиканье атаманцев и фырканье коней, возбужденных удачной атакой. Достав из кармана свой мирный и почти никогда не употреблявшийся наган, Крюков обернулся и выстрелил. Пуля угодила в грудь рыжей гривастой кобылы, и та от внезапной рвущей боли поднялась на дыбы и прыжком перемахнула через него, сброшенного уже наземь петлей соседнего атаманца, налетевшего сбоку.

— Вот он! — въедливо и тонко вопил кто-то рядом. — Вот он!

— Живьем мерзавца! Живьем!

— Ай-кай-май! Ах-ках-мах!

Но это уже был не он. Они ошиблись. Это было всего лишь его волочащееся по скользкой росистой траве тело, еще дышащее, еще слышащее, распяленное дикой скачкой разгоряченного коня, к седлу которого приторочили ремень.

— Вот он!

Удар о дерево прекратил движение. Крюков никого не увидел, но холодеющим мозгом схватил, что над ним склонился кто-то, давно известный обличьем и ненавидимый.

И еще он припомнил кенара — любимую свою с детства птицу красного пера, поющую при яростно пылающем огне. Трельный всплеск — мелодичный, заливистый, чистый — вдруг раздвинул тишину, закупорившую уши. И смолк.

Смерть не удивила и не испугала Крюкова. Он всегда ждал ее. Ведь он знал, что срок жизни поющих при огне не может быть долог.

— Полуэска-а-адрон! В строй, в строй! Сле-ева по двое — по двое!..

— Загоняй дурачье на опушку!

Невыносимый ожог от рывка вторично захлестнул шею, и Крюков захлебнулся тем удушьем, но не корчась на размятой сочной траве, а взлетев над землей, над всем, что он любил и что берег медленно угасающим теперь сердцем.

Еще не так давно — лет тридцать назад — на северо-западе от Пскова у старой дороги прохожий человек мог наткнуться на полупровалившийся в землю могильный холм с крепко врытой у изголовья железной крестовиной. На заржавелой поверхности кто-то выцарапал ножом: «Алексей Крюков, наркомвнуделец. 1901–1919».

Было ему от роду восемнадцать лет.

Автор выражает признательность старшему научному сотруднику экономического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова К. Г. Козловой за предоставленную возможность ознакомиться с архивом ее отца Г. В. Козлова, который в период 1918–1919 гг. работал следователем-инструктором Союза коммун Северной области и Иногороднего отдела Петросовета.

Опыт совести

Возраст одной человеческой жизни отделяет нас от бурных событий, описанных в повествовании Юрия Щеглова «Жажда справедливости». Почти семьдесят лет назад живет и действует ее герой, но вещь как-то не хочется называть исторической, настолько злободневны поднятые в ней проблемы. Нравственное очищение общества, нравственная перестройка, в центре которой личность сильного и строгого юноши Алексея Крюкова, в определенной мере близка сегодняшним событиям, сегодняшним спорам и дискуссиям и, безусловно, будет воспринята как непосредственный отклик, как эхо истории, которое с художественно-документальной достоверностью отражает минувшую эпоху. Документальная основа совершенно не стеснила автора, а, наоборот, открыла перед ним неожиданные горизонты, увеличив степень писательской свободы и давая простор воображению. Ведь живая жизнь более интересна и непредсказуема, чем любая фантазия.