Юрий Щеглов - Жажда справедливости

Крюков перечел текст, внес две-три поправки и заснул, не раздеваясь, чего никогда прежде не позволял, как бы ни клонило голову. Во сне его не покидало чувство освобождения от теснящей сердце тяжести. Несмотря на недостаток витаминов и нервную усталость, о которых твердили ему доктора на медицинской комиссии, его организм функционировал без сбоев, психика оставалась устойчивой и мысли текли по правильному курсу. Момент, когда он попросится на фронт, в конце концов должен был наступить. Вот он и наступил.

Назавтра в восемь ноль-ноль рапорт лежал на столе у Скокова.

Пока рапорт раскачаются обсудить на коллегии, придется съездить по обычному маршруту, и хоть недалеко, а в самое пекло. Еще в октябре 1918 года Яков Михайлович Свердлов поставил вопрос ребром: или комбеды, или волостные Советы. Государственная власть требовала единообразия. Местные волостные Советы должны стать действительными органами коммунистической политики в деревне. Задание Крюкову выпало, как говорится, не из легких. Кругом дезертирские шайки — главный враг волостных Советов. А балаховцы подзуживают — давай, ребята, налетим да пощекочем коммунию. Прифронтовая полоса красных, правда, достаточно уплотнена, но в тылу — на расстоянии 20–30 километров — картина резко менялась. В тылу кое-кто с нетерпением ждал Юденича. В некоторых деревнях вроде Лесных озер и не кое-кто, а через избу, а то и подряд. Атмосфера сгустилась до предела, и напряжение ощущалось повсюду. В земельном вопросе у Юденича и Родзянко царила порядочная сумятица, и эта сумятица, признаться, облегчала агитационную деятельность Крюкову. Каждый день он до сипоты разъяснял мужикам текущий момент на импровизированных сходах:

— Не возвращайте, граждане, помещичью землю! Смело сейте на ней. Делите ее по справедливости между собой. Она ваша и отныне никому, кроме вас, не принадлежит. Земля — мать всего сущего. И спекулировать ею никому не позволим! Не позволим торговать родной матерью-землицей и поклянемся защищать ее до последнего вздоха!

Резолюции принимались под немилосердный рев корпусной артиллерии. Осколками валило скотину, фугасы поджигали кусты и деревья. Легкий от бессонницы и голода, Крюков жарко убеждал хлеборобов не бояться контрразведки Юденича, бороться насмерть за свою крестьянскую правду. И действительно, в деревнях час от часу смелее ставили закорючки под лозунгами на громадных плакатах — «Да здравствует революция!» и «Все на борьбу с царским опричником Юденичем, помещиками-латифундистами Родзянко и Балаховичем!». Родзянко пользовался особенной ненавистью у бедноты и середняков севера. Именно он издал приказ, в котором за семьей закреплялось право на урожай, а не на отторгнутый после Октября надел. Приказ всколыхнул всю прифронтовую полосу. Он требовал немедленного и беспрекословного возвращения имущества прежним владельцам под страхом военно-полевого суда.

В одной из деревень неподалеку от Пскова Крюкова догнала депеша, к которой сотрудник Петроградского ЧК Глебовский сделал личную приписку: «Здорово, товарищ! Известна ли тебе прокламация есаула Кострова? Если нет, то почитай. А статья твоя в „Непогасимом пламени“ очень нам пригодилась. Взяли мы ее на вооружение. Жму лапу. Твой Петр».

На листе черным по белому громадными буквами печаталось: «Граждане Свободной России! Поймайте и передайте законным властям следователя так называемого Народного комиссариата внутренних дел Алексея Крюкова. Награда 2000 царских рублей». Далее мелким шрифтом сообщались особые приметы. Крюков усмехнулся: несоответствие налицо. Обращение «Граждане Свободной России» соседствовало с «царскими рублями». И он отчеркнул противоречие ногтем. Нелишне использовать подробность, вскрывающую суть балаховцев, с агитационной целью. Почетно-то оно, конечно, почетно, когда балаховская контрразведка за твою голову 2000 целковых рада отвесить, но одновременно и сердце екает. Он не дичь, чтоб за ним охотились. Он государственный служащий, инструктор и ревизор.

К депеше Глебовский приложил номер газеты, который Крюков изучил досконально. Особенно ему понравилась статья, правда, с довольно скучным названием «К вопросу о преподавании истории в трудовой школе». Вот что он обвел красным карандашом: «Не надо забывать, что школа прежде всего учреждение научное. Она не должна и не может подчинить свое преподавание каким-либо частным целям, выбирать, например, из массы исторических фактов одни и отрицать другие. Прав т. Луначарский, когда говорит, что как неправильно, когда учителя-монархисты собирают все, что говорит во славу королей и против республиканского режима, так неправильно, когда республиканец собирает все, что может представить королей чудовищами, и старается выдвинуть все, что говорит за республиканский строй. И в том и в другом случае нет преподавания истории, есть только стремление насиловать волю и естественное развитие интеллекта подростка или ребенка, пользуясь его невежеством и представляя пред ним факты в одностороннем освещении».