Юрий Щеглов: Жажда справедливости

Поразительные слова, которые не могли появиться ни в какие иные времена и ни в какой иной стране, и ни в какие иные времена и ни в какой иной стране они не выглядели бы так привлекательно и не производили бы такого сильного впечатления.

Из Петрограда ни звука, Скоков молчит, будто административная жизнь вообще заглохла, и Крюков отправился в комитет по борьбе с дезертирством при штабе 10-й стрелковой дивизии к товарищу Климентьеву. Давно они подружились. Оба понимали: надо выводить заблудших братьев из балаховских соединений, иначе и посевную сорвем, и Красной Армии ничем не подсобим, и местную власть в прифронтовых волостях под удар поставим. Когда Крюков проезжал через Боровичи, информатор, подобранный Климентьевым, проходил первичную обработку. Сейчас в дезеркоме Крюкова встретили буквально с распростертыми объятиями.

— Хоть сегодня отправляйтесь! — воскликнул Климентьев вместо приветствия. — Как ты?

— И я готов. Боровичи не забыл? Как мы чай пили?

— Не забыл. Парень попался что надо. Разагитирован в доску! Но действовать индивидуально не способен. Повышенная эмоциональность мешает трезва оценивать обстановку. Жена, трое детей. Любит ее безмерно. Зовут Настя. Конопатая, рыжая, толстая. Но добрая, улыбается. Я взял ее на всякий пожарный до вашего возвращения под стражу. Поварихой в тюрьме зачислил.

— Откуда он дезертировал?

— Из Колотуш.

— Хорошая деревня. Прочная. Но и мироедов хватает. Зови.

Минут через пять доставили информатора. Низенького росточка малый, худой, бледный, но жилистый. Отрапортовал негромко, с достоинством:

— Бывший дезертир Николай Газетов прибыл по вашему распоряжению.

Крюков поднялся и протянул руку.

— Почему согласились стать информатором?

— Глубоко осознал преступную роль повстанчества, — ответил Газетов. — Хочу вернуться к нормальной жизни, получить надел и крестьянствовать.

— Задача известна?

— Известна. Освещение изнутри дезертирства как основной ударной силы отрядов Бати Булак-Балаховича, которых он ложно именует партизанскими. Чтоб тень навести на плетень и народ, значитца, привлечь.

— Понимаешь, что тебя ждет, если выявят?

— Не хуже вашего.

— А если выдашь меня?

— И это ясно.

— Ну, давай знакомиться подробнее. Я — Крюков, сотрудник Наркомвнутдела.

— Читал прокламацию. Но с виду вы на того, кто обрисован, не смахиваете.

Еще вчера он изменил свою внешность: клочковато постригся и сбрил усы. В затуманенном ртутном квадрате зеркала отражался скучноватый, изможденный парень из толпы, не исключено, что и бывший дезертир или скорее демобилизованный по ранению солдат. Мать родная ошибется, не то что полупьяная контрразведка.

— Садись, Газетов, покалякаем. Ты, Климентьев, нас оставь. Чаем угостишь с пряником?!

Через трое суток Крюков и Газетов, использовав подготовленное заранее «окно», нырнули в лес, чтобы присоединиться к какой-нибудь дезертирской шайке и уйти вместе с ней в Псков, к балаховцам.

Однажды ночью ватага бешеным наскоком прорвала фронт, и Крюков с Газетовым в центре бегущей по полю и орущей толпы очутились на подступах к псковской фортеции. Здесь они наткнулись на заслон. Эскадроном текинцев командовал ротмистр Бекбулатов. Сразу распространился слух, что Бекбулатов вызволял генерала Корнилова из заточения. Текинцы оцепили дезертиров и с гиканьем, помахивая нагайками, повели в город к кадетскому корпусу, где и загнали в казармы.

На следующее утро Булак-Балахович провозгласил себя — в торжественной обстановке посреди Сенной площади при стечении людских масс — атаманом Псковского боевого района, комендантом и даже наместником бога, что и освятил доставленный есаулом Костровым отец Троицкий. Церемонию развернули подле воздвигнутого накануне стационарного эшафота высотой с дом.

— Я, — ораторствовал Батя, — крепко держу булаву и беру под ее власть все повстанческие крестьянские загоны. Я господом богом послан на землю моих отчичей! Живота за нее не пожалею! Выпьем во здравие, граждане Свободной России!

На тротуары тут же выкатили бочки с брагой, которые монахи освятили крестным знамением. Бутерброды с колбасой и красной рыбой красивые барыньки подавали прямо на подносах конвойцам Бати. Цветы устилали широкую дорожку из пунцового бархата, по которой гарцевал конь самозванца. Эскадрон Бекбулатова и передовые части балаховцев имели вполне пристойную обмундировку — черкески, гимнастерки и кители старого образца, английские френчи. Всякую шантрапу в рванине и обмотках квартирьеры заворачивали в боковые улочки, рассеяв по мещанским квартирам. На площадь, где за столами пили-гуляли отцы города, их, естественно, не пустили. Крюков с Газетовым как раз среди шантрапы и обретались, нисколько не жалея о вкусных подачках.