Юрий Щеглов - Жажда справедливости

На бумаге сперва все свидетельствовало в пользу потерпевшего. Но позднее обнаружились поразительные подробности. В Тихвине после революции разразился острый квартирный кризис, и шикарный особняк Яблоновского уездное руководство наметило под красноармейский клуб. Посетив так называемое жилище спеца, Крюков без лишних обсуждений одобрил идею создания там культурного очага для красноармейцев. Всякие службы — девичьи да лакейские, кухни да складские каморки — Крюков обойти не пожелал и прямо в вестибюле, притиснув ордер к стене, начертал карандашом: «С конфискацией согласен без никаких. Помещение годится под красноармейский клуб по причинам архитектурным».

Формально Яблоновский признал Октябрь, хотя и после длительных колебаний. До середины 1918 года он, бравируя независимостью и обливая общественность презрением, продолжал гордо называть себя предводителем дворянства и депутатом Учредительного собрания, за что милиция оштрафовала его на 20 тысяч рублей. После выдачи реквизиционного ордера на родовое гнездо с баллюстрадой, Яблоновским выделили квартиру из восьми комнат на центральной улице, которые Крюков тоже обследовал и признал вполне достойными. Но он никак не мог взять в толк, какие обязанности вообще ВСНХ возложил на Яблоновского. Уполномоченный исправно заботился о канцелярии, заполнял какие-то статистические бланки, присланные из Петрограда, поддерживал телеграфную связь с десятком управленцев в Москве, но конкретных результатов собственных, то есть индивидуальных, усилий предъявить по требованию Крюкова не сумел. В лучшем случае его бурную и запутанную деятельность правильно квалифицировать как ненужное дублирование отчетности уезда.

Члены коллегии не прерывали Крюкова признаками нетерпения. Вальцев удовлетворенно хмыкал, Тункель сосредоточенно жевал мундштук погасшей папиросы, Чарушин играл карандашом, Скоков поглаживал футляр маузера. Никто не притронулся к блокнотам, не чиркнул спичкой, прикуривали у соседей.

— Все? — любезно поинтересовался зампред, когда Крюков сделал паузу.

— Нет, не все. Есть что добавить.

— Если есть — добавляй! — одобрил весело Вальцев.

— Товарищи Красин и Молотов просили временно приостановить действия укома. В телеграмме есть на это указание. Они, видимо, не изучили досконально ситуации в натуре, не представляли себе особняка и выслушали только Яблоновского. Кроме того, в целом деятельность уполномоченного не подвергалась серьезной проверке контрольных органов. Естественно, подобным телеграфным манером улаживать конфликты вредно.

— Ну ты, ты… — Вальцеву не удавалось сразу подобрать соответствующего определения. — Осторожней на поворотах. — Резкой репликой он сбил Крюкова с темпа. — Леонид Борисович и Вячеслав Михайлович наши вожди. Они редко ошибаются.

— Вот чуешь, Вальцев, куда он гнет, — произнес Тункель, не торопясь и на удивление раздельно.

Его речь напоминала очереди из «максима», который время от времени заедало.

— Я все чую, — ответил Вальцев. — Насчет особняка — правда? — спросил он подозрительно. — Не брешешь? Может, халупа какая?

Крюков открыл блокнот и без запинки выдал справку:

— Особняк возведен по проекту знаменитого архитектора с иностранной фамилией. Мраморные вазы привезены в середине 60-х годов прошлого века из города Флоренции.

— Да ну!.. Из города Флоренции? Нет, Оскар, тут с плеча не руби. Хоромина есть непреложный факт. Разве это жилище? Это санаторий для политкаторжан, красноармейский клуб или детское учреждение, — сказал мечтательно Вальцев. — А гада — в подвал, если упрется. Предводитель дворянства до восемнадцатого! Да на него не штраф надо накладывать, а… а…

Вальцев опять не сумел быстро подобрать нужное слово. Члены коллегии как-то все вместе зашевелились, задвигали ногами под столом, затарахтели спичками, задымили.

— Продолжайте, тов. Крюков, — раздраженно позволил зампред. — Но советую вам не касаться и не обсуждать распоряжения вышестоящих инстанций.

Вальцев на сей раз без улыбки подмигнул: мол, вываливай остаток. А Скоков, наоборот, прижал согнутый палец к губам: не ляпни лишнего. Хватит! Хорошего понемножку, учти добрый совет Чарушина.

— Рабочий Тихвин был взволнован и возмущен. Под защиту взяли личность, зарекомендовавшую себя отнюдь не лучшими качествами. Вот чего добились правые эсеры из коммунального управления. Если бы Яблоновский являлся честным спецом, то из-за уплотнения и передачи его роскошного дворца защитникам революции он не добирался бы со своими стенаниями до московских кабинетов. Радоваться бы ему в пору. Непонятно, как подобному эгоистическому гражданину удалось проникнуть на пост уполномоченного. Кто, наконец, ревизует его деятельность и есть ли резон платить служащему, лишенному нравственных принципов? Здесь налицо, по-моему, бюрократическая гримаса. Я не против спецов, осознаю их роль, но и результаты должны быть весомы. Зачислить и отчитаться перед руководством мало. Надо добиться от каждого предметных успехов, а то раздутые штаты и бюрократы слопают нас подчистую. Раскормим мы их и оттого задохнемся. Требовать же они будут именно с нас сытой жизни: так, мол, и так — мы интеллигенция, с воспитанием. Каждый день в учреждения спешим с портфелями!