Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Прошло пятнадцать лет с того дня, а ощущение весёлости осталось. Хотя если отвлечься от выведенных на сцене житейских коллизий и отменной игры артистов — время заставило несколько по-иному расценить творение Гоголя. Как оказалось теперь, не в городок уездный метил автор — выше! Да и в последующем своём сочинении — «Мёртвых душах» — полностью уж выдал себя как мастер свалить все мерзости России в одну кучу. Прав оказался Фаддей Булгарин, тоже писака, когда доносил Бенкендорфу Александру Христофоровичу, светлая ему память, по поводу «Ревизора»: «Клевета-с!»

Впрочем, что такое комедия, сатира? Стремление выставить в парадоксальном, смешном виде те неприглядные жизненные явления, которые нас окружают. Но можно ли в действительности отделить мерзкое, достойное осмеяния от положительного и примерного, что требует не насмешки, но, напротив, поддержания и укрепления?

Все эти Кутило-Завалдайские, Батог-Батыевы, Разорваки, один за другим представляющие сейчас на сцене стяжательство, алчность, зависть, хитрость и наглость, конечно, должны быть осмеяны. Но как оказываются подчас коварны иные пассажи писак, за благопристойным с виду намерением скрывающие свои ядовитые и убийственные стрелы! И как ловко, используя и остроумие, и тонкость всевозможных манер и приёмов, эти люди могут выставить на всесветский позор всё то, что для других свято, что является убеждением честных людей. И тогда не какие-то человеческие слабости и пороки — оклеветанными и оплёванными могут оказаться обычаи целых наций и народов, основы веры и славы государств и государей.

В памяти предстала книга «Россия в 1839 году», сочинённая маркизом Астольфом де Кюстином.

Сочинение сие замыслено было не сатирою, а правдивым отображением мыслей и впечатлений французского путешественника. Однако явилось же, увы, самым что ни на есть зловредным и издевательским пасквилем на тех, кто принял автора в своём доме с открытым сердцем и ждал от него такого же справедливого отзвука.

Три года держал злосчастный сочинитель манускрипт в уже готовом виде, не решаясь его опубликовать, как он признался в своём предисловии, дабы «в тайниках своей совести согласить обязанности, налагающие на меня служением истине».

Вот она, ахиллесова пята сего пасквилянта, в существовании которой он признался — терзался сомнениями, крупицы совести ему напоминали: удержись, не солги. Куда там! Взялся, как говорится, за гуж... Такие ради красного словца не пощадят и родного отца. А тут — чужая, холодная, к тому же «варварская страна»...

Ещё не проскакав и десятка, наверное, вёрст по незнакомой земле, путешественник этот уже вооружил себя выбранным местом из воспоминаний своего предшественника, немца Иоганна Барклая, годов чуть ли не двести назад совершившего вояж по Руси. «Московиты, — оставил он потомкам своё наблюдение, — народ, рождённый для рабства и свирепо относящийся ко всякому проявлению свободы; они кротки, если угнетены, и не отказываются от ига... Даже у турок нет такого унижения и столь отвратительного преклонения перед скипетром своих оттоманов».

Держа перед глазами это изречение, маркиз французский и начал глядеть сквозь него, как через стеклянную призму, на всё, что мелькало по сторонам его экипажа.

Первая встреча с русскими произошла у него в Энее, ещё на немецкой земле. Там он встретил приехавшего для лечения наследника нашего священного престола Александра Николаевича. Представьте: двадцатилетний юноша царских кровей, красавец, богатырского сложения и изысканнейших манер. Э, да с кем не сталкивала судьба сына, все были от него без ума! И этот пустышка-щелкопёр, надо отдать справедливость, не преминул отметить приятное впечатление, которое произвёл на него цесаревич. Но тут же за ложкой мёда — бочка дёгтя. В свите наследника, оказывается, бросились в глаза рабская угодливость в присутствии великого князя и заносчивость без него. Отмечен к тому же неизящный вид экипажей, беспорядок в багаже наследника и плохое платье прислуги. И тут же — свидетельство хозяина гостиницы в Любеке: «Русские по пути в Европу — веселы, довольны. Это — лошади, вырвавшиеся на волю, птицы из клетки, мужчины, женщины, старики — счастливы, как школьники. На возвратном пути — вытянутые, мрачные, беспокойные лица, речи коротки, отрывисты, лоб нахмурен. Из этого я заключил: их страна — плохая страна».

Но вот и сама Россия в показе негодяя автора. Пароход священного для каждого русского имени «Николай Первый», совершающий рейсы на линии Любек — Петербург, приближается к Кронштадту. И что же видится путешественнику-европейцу? Будто лампа, излучающая ровный алебастровый свет, подвешена между небом и землёю. Тусклый, меланхолический свет! Жуткое чувство: свет карабкается вверх по земному шару, как по куполу, на самую верхушку, откуда взору открываются замерзшие моря, сверкающие как кристаллические поля. Считаешь себя перенесённым в жилища блаженных, в среду ангелов, неизменяющихся обитателей неизменного мира.