Юрий Когинов - Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Всё в сей оде было так прозрачно, что Уваров взвился, как укушенный, и подал жалобу Бенкендорфу. Тот призвал Пушкина: «На кого вы написали?» Не долго думая, поэт ответил: «На вас, ваше превосходительство, разве вы себя не узнаете?» Даже Александр Христофорович не сдержал ухмылку: личность Уварова, видно, и шефу жандармов втайне была омерзительна.

Прощать Уваров не собирался: цензурный комитет, бывший в его подчинении, начал травлю поэта.

И всё же Пушкин, сдавленный петлёй долгов и преследований, не сдавался.

Рассказывая сейчас Перовскому, как он хотел, чтобы Брюллов написал портрет его Натали, он будто вновь бросал вызов недругам.

Он воспринимал сейчас облик своей жены как воплощение своего гордого достоинства: «Если не понимаете цену мне как стихотворцу, то это-то вы в состоянии понять: моя жена — первая красавица Петербурга!..»

«А может, так и должно жить истинному честному человеку — поднимать своё личное достоинство как знамя?» — думал Перовский, слушая Пушкина.

Сам он этого не умел. Вернее, у него не было для сего нужды. И он не был гением, хотя, наверное, понимал, что это такое, ибо много лет дружил с таковым.

Однако ни сам гений, ни его друг в тот день, 11 мая 1836 года, не ведали, что их земной путь уже подошёл, по сути, к последней черте.

Менее чем через два месяца, 9 июля, в Варшаве, по дороге в Италию, гонимый на юг грудною болезнью, окончит свою жизнь на руках любимого племянника Алексей Перовский, не дожив до пятидесяти лишь одного года. Ну а Пушкин...

За несколько дней до дуэли оренбургский военный губернатор и его чиновник по особым поручениям прикатят по своим надобностям в столицу. Василий Перовский всю ночь просидит у Вяземских, обдумывая с Верой Фёдоровной и князем, как предотвратить непоправимое, не допустить дуэли... Снова они сойдутся уже у холодеющего тела, и генерал-адъютант вместе с другом своим Жуковским будет стоять с поникшей головой и глазами полными слёз у гроба на панихиде в Конюшенной церкви. А Даль... На его руках поэт сделает свой последний вздох...

В Михайловское же, к вечному пристанищу, Пушкина повезёт тог, кто когда-то помогал определять его в лицей. — Александр Иванович Тургенев...

Но до той поры есть время — всё ещё по крайней мере длящийся день 11 мая на Тверской, в квартире Перовского.

День, который всю жизнь непременно будет помнить пока Алёша, а вскоре — Алексей Константинович Толстой, тоже оставивший свой след в русской литературе.

Но ему также, прежде чем стать известным русским писателем и настоящим человеком, предстоит сделать свой непростой и нелёгкий выбор.

...Положение в обществе, его связи открывали ему широкий путь

ко всему тому, что так ценится большинством людей; но он

остался верен своему призванию — поэзии, литературе; он не мог

быть ничем иным, как именно тем, чем создала его природа; он

имел все качества, свойства, весь пошиб литератора в лучшем

значении слова... Он оставил в наследство своим соотечественникам

прекрасные образцы драм, романов, лирических стихотворений,

которые — в течение долгих лет — стыдно будет не знать всякому

образованному русскому; он был создателем баллады, легенды;

на этом поприще он не имеет соперников... Наконец — и как бы

в подтверждение сказанного выше о многосторонности его дарования,

кто же не знает, что в его строго идеальной и стройной натуре

била свежим ключом струя неподдельного юмора — и что

граф А. К. Толстой, автор «Смерти Иоанна Грозного» и «Князя Серебряного»,

был в то же время одним из творцов бессмертного «Козьмы Пруткова»?

Гр. А. К. Толстой есть один из самых замечательных русских людей

и писателей, ещё и доселе недостаточно оценённый, недостаточно

понятый и уже забываемый. А ведь меж тем ценить, понимать и

помнить подобных ему надо в наши дни особенно. Ведь

существование нации определяется всё-таки не материальным

(так что восхищаться, например, тем, что Россия «будет «мужицкой»,

по меньшей мере странно). Россия и русское слово (как проявление

её души, её нравственного строя) есть нечто нераздельное.

мператор Николай Павлович знал, что сотни людей неотрывно следят за выражением его лица и готовы тут же, согласно еле заметному движению брови, губ или просто лёгкому повороту шеи и головы, все как один — от чопорного, разодетого и раздушенного партера до голодной и всегда возбуждённой студенческой галёрки — в едином порыве взорваться овацией или, начав со зловещего шиканья, перейти на дружный топот ног, выражая полное единение с его настроением и волей.